Доктору Хюббе-Шляйдену,
президенту Немецкого Теософского Общества
Если «научное» свидетельство экспертов по почеркам признано вопреки моим заявлениям и возражениям, причем наверняка теми, кто, подобно г-ну Синнетту и некоторым другим, не знает всех обстоятельств, связанных с феноменами, которые ныне объявлены мошенническими, тогда попытки защищаться для меня бесполезны. Зафиксировано пятьдесят случаев, когда ученые эксперты ошибались и за подделку осуждали невиновных. Называть «подделкой» письма Махатм — это абсурд, ибо для того чтобы быть подделанным, имитируемый таким образом почерк должен существовать где-то в этом феноменальном мире, а если я придумала обоих авторов писем, то тогда я должна была придумать и приписываемые им почерки, но в таком случае это мой собственный почерк или почерки, и это не подделка. Но это неважно. Раз уж меня объявили русской шпионкой, то точно так же можно назвать и «фальсификатором» и принять это все в целом.
Теперь отбросьте упомянутое научное свидетельство — и что же остается? Ни одного доказанного факта против меня, кроме тех, что основаны на обстоятельных, как называет их докладчик, свидетельских показаниях, а показания эти годами строились на клевете и злобных предположениях наших злейших врагов. В случае с Куломбами — на показаниях, которые г-жа Куломб постепенно готовила в течение пяти лет; в случае с парочкой Уимбридж и Бейтс (которые задолжали нам 1500 рупий тоже за пять лет и которые, будучи сейчас богаче, чем когда бы то ни было, желают оправдать свои неделикатные действия) — на ненависти и желании отомстить еще с тех пор, когда г-жу Бейтс исключили из Общества за клевету, злословие и сплетни, а вслед за нею последовал и Уимбридж.
Все враждебные свидетельства собраны г-ном Ходжсоном по кусочкам у наших злейших врагов — у дядюшки нашего Дамодара и у партнеров и закадычных друзей Уимбриджа, а также у нескольких скептически настроенных теософов, людей изначально ненадежных. На всем этом автор доклада выстраивает обвинительное заключение объемом в 200 страниц. Газетные вырезки украдены из моего письменного стола и рабочих бумаг; вырезки и фрагменты записей, которые не связаны друг с другом и могут означать все что угодно для тех, кто задался целью что-либо сфабриковать, Куломбы стянули с письменного стола Дамодара (к примеру, несколько строчек, написанных моим почерком, — перевод из какой-то русской газеты, по-видимому, для газеты «Pioneer» г-на Синнетта, а также отрывок из послания Учителя к Дамодару).
На основании этих обрывков и враждебных свидетельских показаний, подозрений скептиков и т. п. меня обвиняют в самом отвратительном преднамеренном обмане, в десяти годах мошенничества, лжи, розыгрыша, махинаций и интриг; потребовалось бы просиживать целыми днями для того, чтобы подделать три или четыре различных почерка на языках, из которых ни я, ни Дамодар (мой предполагаемый сообщник, который сейчас находится в Тибете и не может себя защитить) не знаем ни слова! Если уж должны быть сообщники, то в качестве таковых следует указать не только Дамодара, но еще и десяток других, которые были бы в состоянии и подделывать почерки обоих Учителей, и писать на восьми-девяти языках и наречиях, и вдобавок поднаторели бы в воспроизведении стиля и манеры изложения Учителей.
Кто «сфабриковал» письмо Махатмы К. Х. д-ру Хюббе-Шляйдену? Уж не полковник ли Олькотт, который находился рядом с ним? А если это сделала я, которая, будучи наделена пророческими способностями и ясновидением, написала это письмо и подготовила его заранее, то, должно быть, это полковник Олькотт разыграл трюк и подбросил послание, то есть сделал так, чтобы оно появилось в вагоне поезда за спиною д-ра Хуббе-Шляйдена? Что ж, давайте и дальше черните низкими подозрениями, обливайте грязью честнейшего из ныне живущих людей — человека, являющегося воплощением честности, бескорыстия, доброты, благожелательности и филантропии, неспособного ничего утаить, когда его расспрашивают, ибо он краснеет до корней волос, стоит лишь чуть-чуть заподозрить его в неправде или в сокрытии чего-либо. Давайте, господа из Теософского Общества, продолжайте разрушать репутацию этого человека, губить его честь так же, как вы поступаете со мною.
Как могу я приступить к своей самозащите, если мне не дали даже издали посмотреть на те самые письма к Куломбам, на которые ссылаются обвинители? Как могу я отрицать то, о чем ничего не знаю? Что мне известно и что я в состоянии доказать, так это что отдельные обвинения, содержащиеся в докладе, совершенно абсурдны и не выдерживают сколько-нибудь серьезной критики.
Прежде всего, написанная красными чернилами записка (не знаю, от моего ли Учителя, ибо я держала в руках этот отчет лишь несколько минут) Дамодару, найденная среди его бумаг (кем найденная — говорится ли об этом в докладе?), не имеет ничего общего с телеграммой из Джелама г-ну Синнетту от Махатмы К. Х. Начнем с того, что я находилась в Амритсаре, в двенадцати часах езды на поезде от Джелама, а Дамодар — в Бомбее, то есть в двух тысячах миль от Амритсара, а это четыре дня пути по железной дороге. Письмо Махатме от г-на Синнетта, отправленное из Аллахабада, я получила в Амритсаре, около двух часов пополудни, сидя за столом и будучи окружена людьми. Я отправила это письмо либо сразу же, либо через полчаса — сейчас не могу припомнить, ибо в данный момент у меня нет под рукою «Оккультного мира»*, чтобы свериться с ним. Думаю, что сделала это, когда гости уже разошлись.
Так или иначе, телеграмма, найденная позже и написанная почерком Учителя К. Х., была отправлена из Джелама спустя несколько часов, независимо от того, располагал ли Он физическим временем для получения письма от г-на Синнетта или нет. Так как же я могла, да и зачем я стала бы эту написанную красными чернилами записку посылать Дамодару за две тысячи миль, чтобы скопировать «джеламскую» телеграмму? Может быть, я отправила эту красночернильную записку по воздуху? Что ж, допустим, я принимаю данную гипотезу. Но откуда же взять несколько часов физического времени для того, чтобы моя записка (если это все-таки моих рук дело) дошла до Дамодара114 и чтобы он успел скопировать «телеграмму-оригинал» и отправить ее обратно через Джелам г-ну Синнетту в Аллахабад? Нелепо, полный абсурд!! Пусть Ходжсон еще раз попытается найти какой-нибудь иной мошеннический феномен, который соответствовал бы этому документальному доказательству, написанному «красными чернилами». Подобные документы, написанные красными чернилами и синим карандашом, Дамодар ежедневно получал десятками, как и каждый чела, и поэтому он в Тибете и гораздо счастливее, чем мы здесь. Бедный, благородный, самоотверженный молодой человек! Даже он очернен, опозорен, предан своим собственным дядюшкой, который всегда ненавидел племянника и завидовал ему, и ненавидел столь же сильно, как и меня; этот самый дядюшка и распоряжается сейчас деньгами Дамодара.
«Письма, на которые покушались и вскрывали»? Вскрыто письмо Гарстина. Как странно, что г-н Гарстин не заметил ни малейших следов подобного покушения в тот момент, когда он получил это письмо через Мохини! Разве нам не рассказывали, что он сам (Гарстин) пытался выяснить, не подвергалось ли его письмо вскрытию, пробовал его раскаленным ножом, показывал десяткам людей в течение целого года? А теперь, когда оно тысячи раз прошло через разные руки, из-за того, что один его уголок выглядит потрепанным, это служит доказательством того, что его вскрывала я! Когда? Откуда у меня взялось бы на это время?
Г-н Гарстин тщательно запер письмо в «раку» перед ужином около семи часов вечера. С того времени и до момента, когда оно свалилось на голову Мохини, никто не выходил из комнаты — моей комнаты, где я могла бы проделать эту операцию и написать ответ. Мои покои были полны чела и гостей, пока я около десяти часов вечера не отправилась спать. Ответ, должно быть, пришел около семи (?), и я уверена, да и Мохини может это засвидетельствовать, что я ни на мгновение не оставалась одна. Кто же совершил эту операцию и написал письмо от Махатмы, вложенное в нераспечатанное письмо г-на Гарстина (заклеенное и запечатанное со всеми предосторожностями), которое, очутившись среди нас, было незамедлительно вручено Мохини г-ну Гарстину?
А как насчет письма г-ну Хьюму из Дома правительства (или из муниципалитета — не могу с уверенностью вспомнить). Это письмо было получено в 1881 или в 1882 году. На него никогда не падало подозрения; я никогда не слышала, чтобы г-н Хьюм кому-либо говорил что-либо подобное, а ведь он наверняка сказал бы, и первым делом — г-ну Синнетту. Если г-н Синнетт так и не услышал об этом ни от г-на Хьюма, ни от близких друзей и сотрудников, когда он (Синнетт) находился в Индии, то, значит, г-н Хьюм попал пальцем в небо спустя три-четыре года после подобного вскрытия. Как может кто-либо (а меньше всех — слуга-магометанин) помнить, что он передал одно из тысяч получаемых г-ном Хьюмом писем, и именно то письмо, о котором идет речь, человеку по имени Бабула? Кто мог бы это вспомнить, и почему слуга не вспомнил об этом в тот день, когда г-н Хьюм организовывал самое тщательное расследование на предмет того, кто принес это письмо, когда и как? Странным образом запоздавшее воспоминание! Однако это не удивляет нас с г-ном Синнеттом, ибо мы досконально знаем характер г-на Хьюма.
Еще в одном своем бесценном свидетельстве г-н Хьюм если и не выходит за рамки здравого смысла, то заходит достаточно далеко, чтобы в целом свести на нет плоды собственных усилий. Передо мною квадратный листок тибетской или непальской бумаги с записями Учителя, сделанными красными чернилами, и моими записями, на основе которых я действительно давала свои первые уроки тайной философии (из которых затем вырос «Эзотерический буддизм»* в музее и студии г-на Хьюма в его доме в Симле в 1881-1882 гг.). Г-н Синнетт и г-н Хьюм хорошо помнят этот листок, они видели, рассматривали и изучали его много раз. Так как же тогда г-н Хьюм заявляет, что Учителя стали писать на такой бумаге только после того, как я побывала в Дарджилинге, где, по его словам, я могла раздобыть подобную бумагу? Я поехала в Дарджилинг только в конце 1883 года — более чем через два года после того, как я обучала этих господ по записям на том самом листке. Так как же быть с этим действительно ложным свидетельством?
Пытаются ухватиться за любую ничтожную мелочь, чтобы обратить ее против меня. Стоит г-ну Синнетту в одном случае сказать, что «не прошло еще и тридцати секунд», а в другом — что «не прошло и минуты», как его тут же ловят на жутком противоречии между этими двумя фразами, и его свидетельство в мою пользу попросту обесценивается. Г-н Хьюм может высказать очевидную ложь, нечто совершенно не соответствующее действительности — умышленно или по забывчивости, не берусь утверждать, — однако он приводит ложное доказательство, и все ему верят. Разве это честно и справедливо? Разве это милосердно, разве это по-джентльменски, когда жизненную репутацию и честь беззащитной женщины ставят на карту — нет, рвут в клочья, разбивают вдребезги?
Меня обвиняют в том, что я одна, без посторонней помощи, написала «[Разоблаченную] Изиду», все статьи в журнале «Theosophist», все письма обоих Махатм, что я придумала и Их самих, и Их почерки, и Их философию. Прекрасно. Если будет доказано, что я сделала это не ради выгоды, то есть не ради денег, ибо на сегодняшний день я нищая и никогда не имела за душою ни гроша, поскольку все, что я получила за свои статьи и романы на русском языке (несколько тысяч рублей), я отдала Обществу; если вспоследствии выяснится, что обвинение в том, что я являюсь русской шпионкой, откровенно абсурдно (вся Индия обхохочется, прочитав об этом), а г-ну Хьюму с г-ном Синнеттом это хорошо известно; и если от обоих этих мотивов обвинителям придется отказаться, то к чему же тогда понадобились все эти красочные небылицы, которые распространяются уже более двенадцати лет? Ради «известности и славы»?
Да разве я не добилась бы гораздо большей известности и славы, заяви я, что «[Разоблаченная] Изида» со всеми ее недостатками и несовершенствами (лишь теперь обнаруженными) была написана лично мною десять лет назад, когда я не могла правильно написать по-английски и двух фраз; что я — единственный автор всех философских статей в журнале «Theosophist»; что я — автор, придумавший «Тайную Доктрину» (подтверждения правильности которой теперь постепенно обнаруживаются в сотнях до сих пор непереведенных томов, написанных на древнем санскрите); я, работающая сейчас над «Тайной Доктриной» — книгой в сто раз более философской, более логичной и более насыщенной эрудицией, нежели «Изида», — в полном одиночестве пишущая ее в Вюрцбурге, окружив себя массой книг (отнюдь не справочников)?
Неужели идея того, что автором является одна-единственная женщина, которая сама, без всякой помощи, взяла все это исключительно из собственной головы, не казалась бы в десять раз чудеснее и не стала бы в десять раз более надежной дорогой к славе, нежели возложение ответственности за авторство на адептов?
Если бы я хотела прославиться, сделать себе имя, я бы заявляла, что все производимые мною феномены основаны исключительно на моей силе. Я могла бы аналогичным образом заявить, что они имеют неспиритуалистическое и немедиумическое происхождение, и утверждать, что эти чудесные феномены произвожу исключительно я сама, и мне хватило бы славы, уверяю вас. Но разве я когда-либо претендовала на какие-то личные способности? Нет, кроме случаев со звоном колокольчиков, с постукиваниями и прочими электрическими феноменами, а иногда с ясновидением, я никогда не произносила ничего, кроме одной и той же стереотипной фразы: «Если Учителя или их чела помогут мне, то я смогу то-то и то-то, если же нет — я ничего не сумею сама». Можно ли назвать это стремлением к славе? Я была сильным, очень сильным медиумом, пока Учитель полностью не избавил меня от этих опасных, губительных для души способностей. С тех пор я не могу ничего.
«Сходство стилей», одни и те же ошибки, особенности орфографии, галлицизмы и т. д. и т. п. Следовательно, я — это Махатма К. Х., а он — это я. Но почему бы не истолковать это правильным способом? Расспросите Олькотта, Джаджа и всех, кто знал меня в Америке еще до того, как я написала «[Разоблаченную] Изиду». Они вам расскажут, что я тогда с трудом изъяснялась по-английски, что большинство страниц «[Разоблаченной] Изиды», где есть хоть что-то, достойное прочтения, было продиктовано мне Учителем К. Х.; порою он диктовал мне по 30-40 страниц за раз, причем без единой ошибки, о чем знают Олькотт и д-р Уайлдер; они расскажут, что писать по-английски меня учил Учитель, и, как и Он, я писала в «[Разоблаченной] Изиде» слово «sceptic» через букву «k» («skeptic»), а вместо «Bacchus» писала «Bakkus»* и т. п.
Я изучала английский в детстве, однако к 1868 году уже перестала на нем говорить. И только с февраля 1868 до 1870 года, примерно девять-десять месяцев, а затем еще около полугода я говорила с Махатмой исключительно по-английски, ибо не владела ни тибетским, ни хинди. Могу сказать, что свои скромные познания в английском, с которыми я в 1873 году приехала в Америку, я заново получила от Него. Писать по-английски я, безусловно, училась у него, в процессе работы над «[Разоблаченной] Изидой». Приехав в Индию, я начала писать слово «sceptic» (слово, к сожалению, слишком часто употребляемое в нашем Обществе) через букву «c», поскольку над прежним моим способом написания стали смеяться. К. Х. же так и продолжал писать по-своему. Он торопился и написал через меня сотни писем, прежде чем я отправилась в Америку и повстречала там Олькотта, однако мой Учитель возражал, утверждая, что это — медиумизм. Я тогда действительно думала, что первое письмо, которое Он послал г-ну Синнетту, было написано в Симле через меня, однако Он сообщил мне, что я ошибаюсь. И г-н Синнетт также в это не верил. Что же касается моего Учителя, то он не знает ни слова по-английски. Для каждого из написанных им писем ему приходилось заимствовать английские слова и выражения либо из моей головы, либо из головы кого-нибудь из своих чела, владеющих английским. Чудес в природе не бывает. Все происходящее должно иметь свою причину и свое следствие.
Теперь относительно доказательств того, что я придумала Махатм. На протяжении более чем двадцати лет, с 1858 по 1881 год, я старалась говорить о Них как можно реже. Сообщила по секрету лишь Олькотту и Джаджу. Все прочие вынуждены были довольствоваться какими-то полунамеками. Я старалась сохранять в тайне личности Учителей, их имена, местопребывание. И когда в Симле в эту тайну в конце концов были посвящены г-жа Хьюм и г-жа Синнетт, тогда-то и начались мои злоключения. Мне пришлось изо всех сил противостоять попыткам разглашения и профанации Их имен. Господа Хьюм и Синнетт знают об этом. Г-н Синнетт обратился к Махатме К. Х., и Он дал ему разрешение на написание «Оккультного мира».
Приближался конец столетия, и надо было попытаться открыть глаза непросвещенной публике, а меня избрали в качестве жертвы — точнее, в качестве удобрения для возможного будущего урожая. Но мне не удалось избежать той самой огласки, причем слишком резкой, слишком неожиданной. Спиритуалисты и материалисты стали выступать с протестами, и счет моим врагам пошел на тысячи. Я упрашивала Олькотта не ссылаться слишком открыто на имена Учителей и на феномены. Он получил от Учителя приказ прекратить вести разговоры о Них. Но остановить Олькотта в его восторженном порыве — с тем же успехом можно было пытаться остановить бушующий ураган. Полковник и не думал прекращать. Тогда Маха Коган* велел мне передать Олькотту, что если тот и дальше будет продолжать в том же духе, то на нас обрушатся несказанные беды. Это было в 1883 году, когда полковник отправился на Цейлон.
Еще одно предупреждение пришло, когда он поехал со мною в Европу. Я писала ему из Парижа в Лондон: «Оставьте в покое ОПИ*. Учитель говорит, что вы таким образом погубите все дело». Я упрашивала, умоляла Олькотта, но ничто не могло остановить его. Он пичкал их (психистов) рассказами о самых удивительных феноменах; дошло до того, что его стали считать либо помешанным, либо дураком, легковерным. Теперь это стало его личной кармой. «Слава»? Знаете, почему я ужаснулась, прочитав «Оккультный мир»? Там есть фразы вроде: «Это разрешил сам Махатма К. Х.». Махатмы никогда ничего не запрещают, ибо тем самым они препятствовали бы свободному волеизъявлению людей, вмешивались бы в их карму. Махатмы смеются над всей этой нынешней возней — если, конечно, обращают на нее внимание, в чем я сильно сомневаюсь, хотя, разумеется, они о ней знают. Таким образом, постоянно проявляя с 1858 по 1880 год чрезмерную осторожность с тем, чтобы люди ничего о Них не узнали, я сейчас сталкиваюсь с обвинениями в свой адрес: я, дескать, Их выдумала.
В качестве полумеры я выбрала одно средство: сделать Их широко известными, но рассказывать не о том, кто Они такие, а о том, кем Они не являются, и теперь меня обвиняют в том, что я сама играла Их роль, изобрела Их почерки и т. д. и т. п. Конечно, я никогда не отвечала на расспросы о Них так, словно на расспросы о д-ре Хюббе-Шляйдене или о ком-либо еще. Я никогда не говорила неправды, однако о многом умалчивала и буду продолжать умалчивать обо всем, что касается Их, вплоть до своего смертного часа. Я связана клятвой и буду ей верна, даже если из-за нее меня публично сожгут на костре или повесят.
Г-н Хьюм усматривает доказательство неумения Махатмы К. Х. разбираться в характерах людей и прочем на основании того, что Он хвалил того молодого человека, который Его обкрадывал? Бедный слепец! Г-на Синнетта Махатмы предупредили об обязательстве сохранения тайны с самого начала. Так же как и полковника Олькотта. Это г-н Хьюм навязал молодого человека Махатмам. Это г-н Хьюм полюбил его (молодого человека) за чистоту, способности к ясновидению и мистические наклонности; сам же г-н Хьюм называл моего Учителя несправедливым, жестоким, да какими только эпитетами не награждал Его за отказ взять юношу к себе в чела! Что ж, прошел год, и мой Учитель написал молодому человеку: «Принимаю тебя на испытательный срок»; вот тут-то и выявилась его внутренняя природа, его подлые воровские наклонности, его лицемерие и все прочее. Г-н Синнетт был об этом предупрежден. Он знал, что и г-на Хьюма, и его секретаря подвергают испытанию. И еще за неделю до того, как г-ну Хьюму стала известна вся правда, мой Учитель велел полковнику Олькотту исключить молодого человека за растрату. Да что толку рассуждать о том, чего не поймет никто из несведущих ни в обычаях Махатм, ни в законах и правилах ученичества! Как можно подходить с обычными мирскими мерками к правилам и законам Восточного Братства, во всем диаметрально противоположным европейскому образу жизни!
Больше мне сказать нечего. Я готова ответить на любой вопрос, касающийся лично меня. Но об Учителях ничего не стану говорить. Они для меня священны, и я готова тысячу раз пойти за них на смерть, если это принесет какую-то пользу Им или пойдет на благо человечеству. В этом моя открытая общественная работа, а древо теософии познается по плодам своим. Сотни распутников, пьяниц и ужасных материалистов стали чистыми и добродетельными людьми, десятки вернулись к своим брошенным женам и семьям.
Порасспросите обо мне людей, живущих в Индии, ибо одна вещь из всего отчета соответствует действительности: я пользуюсь в Индии влиянием, выходящим далеко за пределы Общества. Расспросите их: кто пять лет трудился, стараясь примирить туземцев с их судьбой, вызвать в них братские чувства к англичанам, зародить в сердцах местных жителей благодарность к англичанам за благо, которое они приносят, просвещая коренное население, и пытаясь пробудить в них прощение за презрение и ненависть, выказываемые завоевателями по отношению к «низшей расе»? Спросите их, добро или зло творила я в Индии, а уж потом судите. Имя Учителя сделалось в Индии семейным талисманом, оберегающим от бед. В 1857 году Учителя спасли англичан в Индии от поголовного истребления, это Они спасли их от революции во время принятия билля Илберта, и об Учителях можно говорить как о Боге и о Христе. Если бы их не существовало, то их следовало бы выдумать — за то благо, которое одни лишь их имена приносят тем, кто верит в Них.
Что ж, если я их выдумала, то таким образом я принесла благо азиатскому человечеству. И пусть европейское человечество в своей традиционной каиновской манере побьет меня камнями.
Е.П.Блаватская
разобраться в том в чём он профан,