Канун Ивана Купала

[Абель]

Сегодня канун Ивана Купалы.По поверьям,цветет папоротник.Согласно научным данным папоротник размножается спорами и цвести не может.Однако есть оккультные описания,что этот цветок имеет астрально -эфирную природу,сине-красного свечения.Интересно,как теософия могла бы пролить свет на этот вопрос.В конце концов и поверье на чем-то должно быть основано.Как то в Купальскую ночь,ближе к полуночи,я шарился по лесу и специально завернул к большим зарослям папоротника.Ничего я не увидел,хотя наверное с таким подходом-танком пробуриться через папоротниковую поляну ,и не должен.Позже вычитываю у Папюса,что цветет Черная Паперть,которая растет на Украине.Цветок-светящееся образование размером с куриный желток.Из ритуалов говориться,что новым ножом очерчивается круг по часовой стрелке,который уходя затирается ногой против часовой стрелки.С этим ясно,намагничивание астралом магического круга.В кругу,вокруг папоротника подстилается новая белая простыня,иначе цветок из за его прозрачности легко проглядеть.Это тоже интересно.Действительно,на фоне белой простыни ,если смотреть рассеянным взглядом на свой палец,то через некоторое время примерно 2-5мин,когда зрение привыкнет,начинаешь видеть вокруг пальца голубоватое свечение,тонкий слой,который колышится и из-за концентрации внимания на нем утолщается и становится ярче,даже протуберанцы на конце пальца появляются,а палец горячеет.Пошарив в инете,нашел одного сомнительного свидетеля цветения папоротника и он утверждает,что он жгется как высокочастотный ток.Гм...А логично,если сам не поднял свои вибрации до высоких,то вполне может быть.Может отсюда и обряд очищения и подход к цветку с чистой аурой?У нас все сплошь мужские щитовидники .Наверное есть и женский кочедыжник.Правда вроде и они могут аккумулировать астрал,но сразу предупреждаю:я сегодня на дежурстве...Каковы будут мнения насчет цветения папоротника с теософской точки зрения?

[Абель]

Думал это "Свободный разговор",а впулил в "Юмор".Извиняюсь,еще не освоился.

[Вэл]

Ансамбль СЛАВЯНЕ - На Ивана Купала (pagan tradition)

phpBB [media]

:-)

[hele]

Бывает и такое, что не разрешают отметить день Ивана Купала

"В Воронежской области запретили праздновать Ивана Купалу из-за язычества"
ссылка

Абель, мне правда очень жаль, что у вас теперь такие проблемы с отправкой текстов, из-за утяжеления страниц...
У меня тоже когда с телефона иногда пропадает набранный текст... но иногда и нормально отправляется. А просматривается все нормально.

[Vladisti]

но сразу предупреждаю:я сегодня на дежурстве...Каковы будут мнения насчет цветения папоротника с теософской точки зрения?

"мнение" уже существует, я тоже на дежурстве. Эта тема стоила того, чтобы я влез в этот теософический клон. Папоротник уже расцвёл на фестивале около моего города, проведённого в середине июня - http://vk.com/videos-47793458
Одна из участниц фестиваля - http://www.youtube.com/watch?v=Ip2GefEsNxE

Кроме этого, чтобы впредь не случалось инцидентов, подобных воронежскому, где поп погнался за дешевизной, в том числе и в силу своих куриных недообразованных мозгов, воплотился ментальный проект о строительстве ППИ - поволжского православного института, третьего по счёту в России. Он и будет заниматься проработкой этих вопросов. Этот институт строится на заднем дворе кинотеатра Сатурн в моём городе. Его ментальный проект был известен мне несколько лет назад. А фотки вы можете посмотреть, набрав "тольятти поволжский православный".

http://www.youtube.com/watch?v=ERlYEmVDopc
обратите внимание, как боги работают с матрицей пальцами. Те символы, которые они порождают, это мистическая природа Святого Духа, клип в точку... Это Иван Купала, а не воронежский поп с глупыми запретами.

Историю нужно всегда помнить, если хочешь, чтобы тебя уважали. и не продаваться за кусок хлеба.

[Абель]

Не понял,институт будет изучать подобные цветению папоротника явления?Кто ж финансировать такое заведение будет и как долго?А то может устроиться для полевых работ?...

[Абель]

народ,
с Иваном Купала!

Ночь на Ивана Купала или Купальская ночь


Ночь на Ивана купала - время наивысшего могущества природы. Земля-Матушка окончательно проснувшись и напитавшись весенними соками, расцветает буйным цветом, наряжается пышными нарядами разнотравия, украшает себя цветами всяческими, словно невеста готовясь принять Силу Ярилы Солнца для зарода новой жизни и плодородия.

Солнце в эти июньские дни особенно близко к Земле, это время единения двух сил, двух стихий – огня и воды, двух начал мужского и женского!

Потому Июнь – это магическая пора, всегда почиталась народом за расцвет природы, праздники: Ярилы-Солнца, Русалии и, конечно, Купалу – самую короткую и прекрасную ночь в году.

Травы, собранные в эту ночь, считались лучшим лекарством, особую силу травы набирали к восходу солнца. Цветы, сорванные на Купальском празднике, девушки несли домой, чтобы положить их под подушку и во сне увидеть суженого.

Папоротник расцветает в полночь на Ивана Купала – это таинственный цветок любви, кто найдет его, тот и клад найдет. В этот день домовые, водяные, русалки и лешие учиняют проказы - это ещё и разгул нечисти: по преданию ведьмы и колдуны крали с неба месяц и звёзды. В купальню ночь цвели волшебные травы и открывались закопанные клады. В Иванов день, как и накануне его, раскладывают костры, зажигают, прыгают через них с целью очищения от немощей и болезней. Существовал обычай не спать, караулить встречу месяца с солнцем. Юноши и девушки пели песни, водили хороводы, скатывали к воде колесо как символ поворота солнца на зиму. Купальской росой кропят стены дома, кровати и мебель, чтобы отогнать клопов и тараканов.

Праздник Купалы считается великим днем очищения огнем и водой и вместе с тем это день летнего солнцестояния - поворота - коловорота, когда природа действует с особенною всеоживляющею и всевозбуждающею силою. В доказательство того, что именно древнерусский Купала был праздником очистительным, достаточно вспомнить, что вообще у многих народов древности огонь почитался высшею очистительною стихией.

Предания

По преданию Купала, которого ещё в раннем детстве от сестры Костромы унесла птица Сирин, поднял венок сестры, проплывая мимо на лодке, и по обычаю они должны были пожениться. Кострома не узнала родного брата. И только после свадьбы жених и невеста узнали, что они брат и сестра. Тогда они решили покончить с собой и утопились в Ра-реке. Кострома превратилась в русалку (мавку), а над Купалой сжалился бог неба Вышень и превратил его в цветок Купала-да-Мавка, позднее получивший название Иван-да-Марья. В народе есть много вариантов легенды о том, как влюбленные Иван да Марья, не найдя счастья в земной жизни, нашли свое счастье в мире растительном (цветки Ивана и Марьи). В греческой мифологии, Купала – это Апполон, брат Афродиты (Костромы). Они дети богини Лето, что несомненно созвучно славянской Ладе. Возможно потому месяц Июнь по астрологии покровитель Близнецов.

Купала – праздник Росы и Огня: и тем и тем люди очищаются, и тому и тому нужно дань отдать. Роса купальской ночи обладает магической силой, дает жизненную силу и способствует зачатию и рождению здорового потомства.

В эту ночь девушки катаются по росе голыми, собирают росу на рубахи и сарафаны, отжимают и умываются ей. Потому необходимо отдать должное Русалкам, покровительницам Рос…

Событие

Мы приехали в пятницу, поляна под подмосковным городом Клин, неподалеку от деревни с добрым и сытым названием Щекино, встретила нас улыбкой и ласкающем глаз разнотравьем. Уютно расположившись на вершине холма, чтобы уберечься от ледяного тумана стелившегося подолу, мы стали готовиться к празднику. Девки обрядились в простые рубахи, без защитных знаков и без поясов, ведь это рубахи для Русалочек, жительниц Нави. Наплели венков из травы и «обратились» чтобы дать русалкам повеселиться, позабавиться над парнями, а потом проводить с почетом и песням главную русалку к реке – до дому. Ну, а как провели русалку, тут уж мчаться со всего духу к живой силе огня чтобы перепрыгнув через него и кувырнувшись через голову, сбросить русалочьи маски и прижаться к парням уже по-девичьи ища тепла и защиты. Теперь можно в реке купаться, росой умываться – Русалочки не обидят.

На завтра стал народ собираться, расположились – время готовить праздник. Девки все к трапезе готовят, парни из Купальского дерева – Ели, большой костер складывают, но зажигать его еще не время. Сначала надо Живой огонь добыть. В одном бревне (а раньше, в березовой чаге, а как известно береза олицетворяла девичью суть) вырезали углубление, а другую палку, заостренную на конце, и установленную в углублении, мужики и парни силой раскручивали добывая трением огонь. Думаю, не сложно догадаться о какой символике идет речь. Разгорелся живой огонь в теле дерева, «разгорелся огонь» и в телах людских. Пришло время в общий круг встать (Круг - символ жизни) и передать чарку по кругу наполненную хмельным напитком, чтобы каждый слово доброе сказал над этой чаркой и подтвердил слова свои, пригубив из нее. Праздник начался, тут игры поцелуйные, хороводы, кадрили, каждый свою Любовь ищет, а кто нашел, тот веселиться от души в плясках и забавах.

Для обрядовой части праздника изготовили куклы-чучела Купало и Костромы, или Ярилы и Марены. Куклы сделали из травы и палок, причем у Костромы палка внизу раздваивается. А у Ярилы непременно торчит сук, как символ мужского достоинства неимоверных размеров. Оно и понятно – ведь там вся сила и ярость мужская сосредоточена. Впрочем, сила эта проявится, а после пойдет на убыль к зиме, потому Ярилу хоронят на ритуальном костре. Мужики несут чучело Ярилы и живой огонь для костра, а девки ревут и причитают, прощаясь с ним. Да всё норовят к его достоинствам припасть в поцелуе, а лучше того, «лимоны» стащить символические, так сказать, на удачу в любовных делах;) Попричитали-поплакали, тут и шутки пошли, дескать, нечего девкам реветь по чучелу, лучше пусть с парнями пляшут, ведь вся сила ярая к ним перешла! И снова песни, пляски, хоровод закрутился… Пока парни соревновались в красноречии, выдумывая шутки поострее, девки пошли к чучелу Костромы, ведь ее будто свою девичью честь защищать надо! Парни, узнав про это, распоясались, да еще и порты поскидавали, для пущего устрашения. Шумят, девок пугают, а те сжались вкруг Костромы, крапивой вооружились, стоят трясутся, и страшно, и весело. Парни и мужики будто слились в одно целое, и такой силой от них веет, такой ярой веселостью, что дух захватывает! Несутся навстречу – один раз набегут, и отступят, второй, третий и наконец, будто волной сносят девок, растаскивают, отбирают Костромушку и топят в речке, довольные победой и тем, что девушек потискали. Веселье!

Потом большой костер зажгли, будто Солнце на землю спустилось, раскрутили его хороводом:
«А в нас седня Купала
Не девка огонь клала
Сам Бог огонь раскладал…..»

Завели вокруг игры, пляски, кто песни поет, кто на гуслях, на рожках играет, а кто-то… уже цвет папоротника ищет… Как огонь поутих немного, тут уж главное развлечение праздника — прыжки через костер. Верят, что если прыгнуть наиболее ловко, то у вас будет хорошее здоровье; если удачно перепрыгнут через пламя влюбленные, то они скоро обручатся. Чего только молодежь не вытворяла! И по трое, и по четверо прыгали, и гребенкой, и кувырком! И даже по углям ходили. Потом огненное колесо в воду спустили, как символ поворота солнца на зиму, свечи по реке поплыли, объединяя стихии огня и воды. Ну мы и сами в реке выкупались, хоть и холодно, но здоровье на весь год! Такой праздник магический, сказочный, подарила нам ПриРода Матушка, сохранили для нас его Предки – наши Корни могучие, его мы и детишкам нашим расскажем, а их, младенцев, на празднике много было! Видно притягивает и душу греет народу его культура и традиции.

Автор: Марыся
http://www.indrikgrad.ru/oter/library/2 ... ary_8.html

[Абель]

Н В Гоголь
ВЕЧЕР НАКАНУНЕ ИВАНА КУПАЛА

За Фомою Григорьевичем водилась особенного рода странность: он до смерти не любил пересказывать одно и то же. Бывало, иногда если упросишь его рассказать что сызнова, то, смотри, что нибудь да скинет новое или переиначит так, что узнать нельзя. Раз один из тех господ — нам, простым людям, мудрено и назвать их — писаки они не писаки, а вот то самое, что барышники на наших ярмарках. Нахватают, напросят, накрадут всякой всячины, да и выпускают книжечки не толще букваря каждый месяц или неделю, — один из этих господ и выманил у Фомы Григорьевича эту самую историю, а он вовсе и позабыл о ней. Только приезжает из Полтавы тот самый панич в гороховом кафтане, про которого говорил я и которого одну повесть вы, думаю, уже прочли, — привозит с собою небольшую книжечку и, развернувши посередине, показывает нам. Фома Григорьевич готов уже был оседлать нос свой очками, но, вспомнив, что он забыл их подмотать нитками и облепить воском, передал мне. Я, так как грамоту кое как разумею и не ношу очков, принялся читать. Не успел перевернуть двух страниц, как он вдруг остановил меня за руку.


— Постойте! наперед скажите мне, что это вы читаете?

Признаюсь, я немного пришел в тупик от такого вопроса.

— Как что читаю, Фома Григорьевич? вашу быль, ваши собственные слова.

— Кто вам сказал, что это мои слова?

— Да чего лучше, тут и напечатано: рассказанная таким то дьячком.

— Плюйте ж на голову тому, кто это напечатал! бреше, сучий москаль. Так ли я говорил? Що то вже, як у кого черт ма клепки в голови! Слушайте, я вам расскажу ее сейчас.

Мы придвинулись к столу, и он начал.

:

Дед мой (царство ему небесное! чтоб ему на том свете елись одни только буханцы пшеничные да маковники в меду!) умел чудно рассказывать. Бывало, поведет речь — целый день не подвинулся бы с места и все бы слушал. Уж не чета какому нибудь нынешнему балагуру, который как начнет москаля везть, да еще и языком таким, будто ему три дня есть не давали, то хоть берись за шапку да из хаты. Как теперь помню — покойная старуха, мать моя, была еще жива, — как в долгий зимний вечер, когда на дворе трещал мороз и замуровывал наглухо узенькое стекло нашей хаты, сидела она перед гребнем, выводя рукою длинную нитку, колыша ногою люльку и напевая песню, которая как будто теперь слышится мне. Каганец, дрожа и вспыхивая, как бы пугаясь чего, светил нам в хате. Веретено жужжало; а мы все, дети, собравшись в кучку, слушали деда, не слезавшего от старости более пяти лет с своей печки. Но ни дивные речи про давнюю старину, про наезды запорожцев, про вязов, про молодецкие дела Подковы, Полтора Кожуха и Сагайдачного не занимали нас так, как рассказы про какое нибудь старинное чудное дело, от которых всегда дрожь проходила по телу и волосы ерошились на голове. Иной раз страх, бывало, такой заберет от них, что все с вечера показывается бог знает каким чудищем. Случится, ночью выйдешь за чем нибудь из хаты, вот так и думаешь, что на постеле твоей уклался спать выходец с того света. И чтобы мне не довелось рассказывать этого в другой раз, если не принимал часто издали собственную положенную в головах свитку за свернувшегося дьявола. Но главное в рассказах деда было то, что в жизнь свою он никогда не лгал, и что, бывало, ни скажет, то именно так и было. Одну из его чудных историй перескажу теперь вам. Знаю, что много наберется таких умников, пописывающих по судам и читающих даже гражданскую грамоту, которые, если дать им в руки простой Часослов, не разобрали бы ни аза в нем, а показывать на позор свои зубы — есть уменье. Им все, что ни расскажешь, в смех. Эдакое неверье разошлось по свету! Да чего, — вот не люби бог меня и пречистая дева! вы, может, даже не поверите: раз как то заикнулся про ведьм — что ж? нашелся сорвиголова, ведьмам не верит! Да, слава Богу, вот я сколько живу уже на свете, видел таких иноверцев, которым провозить попа в решете было легче, нежели нашему брату понюхать табаку; а и те открещивались от ведьм. Но приснись им… не хочется только выговорить, что такое, нечего и толковать об них.

Лет — куды! — более чем за сто, говорил покойник дед мой, нашего села и не узнал бы никто: хутор, самый бедный хутор! Избенок десять, не обмазанных, не укрытых, торчало то сям, то там, посереди поля. Ни плетня ни сарая порядочного, где бы поставить скотину или воз. Это ж еще богачи так жили; а досмотрели бы на нашу братью, на голь: вырытая в земле яма — вот вам и хата! Только по дыму и можно было узнать, что живет там человек божий. Вы спросите, отчего они жили так? Бедность не бедность: потому что тогда козаковал почти всякий и набирал в чужих землях немало добра; а больше оттого, что незачем было заводиться порядочною хатою. Какого народу тогда не шаталось по всем местам: крымцы, ляхи, литвинство! Бывало то, что и свои заедут кучами и обдирают своих же. Всего бывало.

В этом то хуторе показывался часто человек, или, лучше, дьявол в человеческом образе. Откуда он, зачем приходил, никто не знал. Гуляет, пьянствует и вдруг пропадет, как в воду, и слуху нет. Там, глядь — снова будто с неба упал, рыскает по улицам села, которого теперь и следу нет и которое было, может, не дальше ста шагов от Диканьки. Понаберет встречных козаков: хохот, песни, деньги сыплются, водка — как вода… Пристанет, бывало, к красным девушкам: надарит лент, серег, монист — девать некуда! Правда, что красные девушки немного призадумывались, принимая подарки: бог знает, может, в самом деле перешли они через нечистые руки. Родная тетка моего деда, содержавшая в то время шинок по нынежней Опошнянской дороге, в котором часто разгульничал Басаврюк, — так называли этого бесовского человека, — именно говорила, что ни за какие благополучия в свете не согласилась бы принять от него подарков. Опять, как же и не взять: всякого проберет страх, когда нахмурит он, бывало, свои щетинистые брови и пустит исподлобья такой взгляд, что, кажется, унес бы ноги бог знает куда; а возьмешь — так на другую же ночь и тащится в гости какой нибудь приятель из болота, с рогами на голове, и давай душить за шею, когда на шее монисто, кусать за палец, когда на нем перстень, или тянуть за косу, когда вплетена в нее лента. Бог с ними тогда, с этими подарками! Но вот беда — и отвязаться нельзя: бросишь в воду — плывет чертовский перстень или монисто поверх воды, и к тебе же в руки.

В селе была церковь, чуть ли еще, как вспомню, не святого Пантелея. Жил тогда при ней иерей, блаженной памяти отец Афанасий. Заметив, что Басаврюк и на светлое воскресение не бывал в церкви, задумал было пожурить его — наложить церковное покаяние. Куды! насилу ноги унес. «Слушай, паноче! — загремел он ему в ответ, — знай лучше свое дело, чем мешаться в чужие, если не хочешь, чтобы козлиное горло твое было залеплено горячею кутьею!» Что делать с окаянным? Отец Афанасий объявил только, что всякого, кто спознается с Басаврюком, станет считать за католика, врага Христовой церкви и всего человеческого рода.

В том селе был у одного козака, прозвищем Коржа, работник, которого люди звали Петром Безродным; может, оттого, что никто не помнил ни отца его, ни матери. Староста церкви говорил, правда, что они на другой же год померли от чумы; но тетка моего деда знать этого не хотела и всеми силами старалась наделить его родней, хотя бедному Петру было в ней столько нужды, сколько нам в прошлогоднем снеге. Она говорила, что отец его и теперь на Запорожье, был в плену у турок, натерпелся мук бог знает какие и каким то чудом, переодевшись евнухом, дал тягу. Чернобровым дивчатам и молодицам мало было нужды до родни его. Они говорили только, что если бы одеть его в новый жупан, затянуть красным поясом, надеть на голову шапку из черных смушек с щегольским синим верхом, привесить к боку турецкую саблю, дать в одну руку малахай, в другую люльку в красивой оправе, то заткнул бы он за пояс всех парубков тогдашних. Но то беда, что у бедного Петруся всего навсего была одна серая свитка, в которой было больше дыр, чем у иного жида в кармане злотых. И это бы еще не большая беда, а вот беда: у старого Коржа была дочка красавица, какую, я думаю, вряд ли доставалось вам видывать. Тетка покойного деда рассказывала, — а женщине, сами знаете, легче поцеловаться с чертом, не во гнев будь сказано, нежели назвать кого красавицею, — что полненькие щеки козачки были свежи и ярки, как мак самого тонкого розового цвета, когда, умывшись божьею росою, горит он, распрямляет листики и охорашивается перед только что поднявшимся солнышком; что брови словно черные шнурочки, какие покупают теперь для крестов и дукатов девушки наши у проходящих по селам с коробками москалей, ровно нагнувшись, как будто гляделись в ясные очи; что ротик, на который глядя облизывалась тогдашняя молодежь, кажись, на то и создан был, чтобы выводить соловьиные песни; что волосы ее, черные, как крылья ворона, и мягкие, как молодой лен (тогда еще девушки наши не заплетали их в дрибушки, перевивая красивыми, ярких цветов синдячками), падали курчавыми кудрями на шитый золотом кунтуш. Эх, не доведи господь возглашать мне больше на крылосе аллилуйя, если бы, вот тут же, не расцеловал ее, несмотря на то что седь пробирается по всему старому лесу, покрывающему мою макушку, и под боком моя старуха, как бельмо в глазу. Ну, если где парубок и девка живут близко один от другого… сами знаете, что выходит. Бывало, ни свет ни заря, подковы красных сапогов и приметны на том месте, где раздобаривала Пидорка с своим Петрусем. Но все бы Коржу и в ум не пришло что нибудь недоброе, да раз — ну, это уже и видно, что никто другой, как лукавый дернул, — вздумалось Петрусю, не обсмотревшись хорошенько в сенях, влепить поцелуй, как говорят, от всей души, в розовые губки козачки, и тот же самый лукавый, — чтоб ему, собачьему сыну, приснился крест святой! — настроил сдуру старого хрена отворить дверь хаты. Одеревенел Корж, разинув рот и ухватясь рукою за двери. Проклятый поцелуй, казалось, оглушил его совершенно. Ему почудился он громче, чем удар макогона об стену, которым обыкновенно в наше время мужик прогоняет кутъю, за неимением фузеи и пороха.
Очнувшись, снял он со стены дедовскую нагайку и уже хотел было покропить ею спину бедного Петра, как откуда ни возьмись шестилетний брат Пидоркин, Ивась, прибежал и в испуге схватил ручонками его за ноги, закричав: «Тятя, тятя! не бей Петруся!» Что прикажешь делать? у отца сердце не каменное: повесивши нагайку на стену, вывел он его потихоньку из хаты: «Если ты мне когда нибудь покажешься в хате или хоть только под окнами, то слушай, Петро: ей богу, пропадут черные усы, да и оселедец твой, вот уже он два раза обматывается около уха, не будь я Терентий Корж, если не распрощается с твоею макушей!» Сказавши это, дал он ему легонькою рукою стусана в затылок, так что Петрусь, невзвидя земли, полетел стремглав. Вот тебе и доцеловались! Взяла кручина наших голубков; а тут и слух по селу, что к Коржу повадился ходить какой то лях, обшитый золотом, с усами, с саблею, со шпорами, с карманами, бренчавшими, как звонок от мешочка, с которым пономарь наш, Тарас, отправляется каждый день по церкви. Ну, известно, зачем ходят к отцу, когда у него водится чернобровая дочка. Вот один раз Пидорка схватила, заливаясь слезами, на руки Ивася своего: «Ивасю мой милый, Ивасю мой любый! беги к Петрусю, мое золотое дитя, как стрела из лука; расскажи ему все: любила б его карие очи, целовала бы его белое личико, да не велит судьба моя. Не один рушник вымочила горючими слезами. Тошно мне. Тяжело на сердце. И родной отец — враг мне: неволит идти за нелюбого ляха. Скажи ему, что и свадьбу готовят, только не будет музыки на нашей свадьбе: будут дьяки петь вместо кобз и сопилок. Не пойду я танцевать с женихом своим: понесут меня. Темная, темная моя будет хата: из кленового дерева, и вместо трубы крест будет стоять на крыше!»


Как будто окаменев, не сдвинувшись с места, слушал Петро, когда невинное дитя лепетало ему Пидоркины речи. «А я думал, несчастный, идти в Крым и Туречину, навоевать золота и с добром приехать к тебе, моя красавица. Да не быть тому. Недобрый глаз поглядел на нас. Будет же, моя дорогая рыбка, будет и у меня свадьба: только и дьяков не будет на той свадьбе; ворон черный прокрячет вместо попа надо мною; гладкое поле будет моя хата; сизая туча — моя крыша; орел выклюет мои карие очи; вымоют дожди козацкие косточки, и вихорь высушит их. Но что я? на кого? кому жаловаться? Так уже, видно, бог велел, — пропадать так пропадать!» — да прямехонько и побрел в шинок.

Тетка покойного деда немного изумилась, увидевши Петруся в шинке, да еще в такую пору, когда добрый человек идет к заутрене, и выпучила на него глаза, как будто спросонья, когда потребовал он кухоль сивухи мало не с полведра. Только напрасно думал бедняжка залить свое горе. Водка щипала его за язык, словно крапива, и казалась ему горше полыни. Кинул от себя кухоль на землю. «Полно горевать тебе, козак!» — загремело что то басом над ним. Оглянулся: Басаврюк! у! какая образина! Волосы — щетина, очи — как у вола! «Знаю, чего недостает тебе: вот чего!» Тут брякнул он с бесовскою усмешкою кожаным, висевшим у него возле пояса, кошельком. Вздрогнул Петро. «Ге ге ге! да как горит! — заревел он, пересыпая на руку червонцы. — Ге ге ге! да как звенит! А ведь и дела только одного потребую за целую гору таких цацек». — «Дьявол! — закричал Петро. — Давай его! на все готов!» Хлопнули по рукам. «Смотри, Петро, ты поспел как раз в пору: завтра Ивана Купала. Одну только эту ночь в году и цветет папоротник. Не прозевай! Я тебя буду ждать о полночи в Медвежьем овраге».

Я думаю, куры так не дожидаются той поры, когда баба вынесет им хлебных зерен, как дожидался Петрусь вечера. То и дело что смотрел, не становится ли тень от дерева длиннее, не румянится ли понизившееся солнышко, — и что далее, тем нетерпеливей. Экая долгота! видно, день божий потерял где нибудь конец свой. Вот уже и солнца нет. Небо только краснеет на одной стороне. И оно уже тускнет. В поле становится холодней. Примеркает, примеркает и — смерклось. Насилу! С сердцем, только что не хотевшим выскочить из груди, собрался он в дорогу и бережно спустился густым лесом в глубокий яр, называемый Медвежьим оврагом. Басаврюк уже поджидал там. Темно, хоть в глаза выстрели. Рука об руку пробирались они по топким болотам, цепляясь за густо разросшийся терновник и спотыкаясь почти на каждом шагу. Вот и ровное место. Огляделся Петро: никогда еще не случалось ему заходить сюда. Тут остановился и Басаврюк.
— Видишь ли ты, стоят перед тобою три пригорка? Много будет на них цветов разных; но сохрани тебя нездешняя сила вырвать хоть один. Только же зацветет папоротник, хватай его и не оглядывайся, что бы тебе позади ни чудилось.


Петро хотел было спросить… глядь — и нет уже его. Подошел к трем пригоркам; где же цветы? Ничего не видать. Дикий бурьян чернел кругом и глушил все своею густотою. Но вот блеснула на небе зарница, и перед ним показалась целая гряда цветов, все чудных, все невиданных; тут же и простые листья папоротника. Поусомнился Петро и в раздумье стал перед ними, подпершись обеими руками в боки.

— Что тут за невидальщина? десять раз на день, случается, видишь это зелье; какое ж тут диво? Не вздумала ли дьявольская рожа посмеяться?

Глядь, краснеет маленькая цветочная почка и, как будто живая, движется. В самом деле, чудно! Движется и становится все больше, больше и краснеет, как горячий уголь. Вспыхнула звездочка, что то тихо затрещало, и цветок развернулся перед его очами, словно пламя, осветив и другие около себя.

«Теперь пора!» — подумал Петро и протянул руку. Смотрит, тянутся из за него сотни мохнатых рук также к цветку, а позади его что то перебегает с места на место. Зажмурив глаза, дернул он за стебелек, и цветок остался в его руках. Все утихло. На пне показался сидящим Басаврюк, весь синий, как мертвец. Хоть бы пошевелился одним пальцем. Очи недвижно уставлены на что то, видимое ему одному только; рот вполовину разинут, и ни ответа. Вокруг не шелохнет. Ух, страшно!.. Но вот послышался свист, от которого захолонуло у Петра внутри, и почудилось ему, будто трава зашумела, цветы начали между собою разговаривать голоском тоненьким, будто серебряные колокольчики; деревья загремели сыпучею бранью… Лицо Басаврюка вдруг ожило; очи сверкнули.» Насилу воротилась, яга! — проворчал он сквозь зубы. — Гляди, Петро, станет перед тобою сейчас красавица: делай все, что ни прикажет, не то пропал навеки!» Тут разделил он суковатою палкою куст терновника, и перед ними показалась избушка, как говорится, на курьих ножках. Басаврюк ударил кулаком, и стена зашаталась. Большая черная собака выбежала навстречу и с визгом, оборотившись в кошку, кинулась в глаза им. «Не бесись, не бесись, старая черточка!» — проговорил Басаврюк, приправив таким словцом, что добрый человек и уши бы заткнул. Глядь, вместо кошки старуха, с лицом, сморщившимся, как печеное яблоко, вся согнутая в дугу; нос с подбородком словно щипцы, которыми щелкают орехи. «Славная красавица!» — подумал Петро, и мурашки пошли по спине его. Ведьма вырвала у него цветок из рук, наклонилась и что то долго шептала над ним, вспрыскивая какою то водою. Искры посыпались у ней изо рта; пена показалась на губах. «Бросай!» — сказала она, отдавая цветок ему. Петро подбросил, и, что за чудо? — цветок не упал прямо, но долго казался огненным шариком посреди мрака и, словно лодка, плавал по воздуху; наконец потихоньку начал спускаться ниже и упал так далеко, что едва приметна была звездочка, не больше макового зерна. «Здесь!» — глухо прохрипела старуха; а Басаврюк, подавая ему заступ, примолвил: «Копай здесь, Петро. Тут увидишь ты столько золота, сколько ни тебе, ни Коржу не снилось». Петро, поплевав в руки, схватил заступ, надавил ногою и выворотил землю, в другой, в третий, еще раз… что то твердое!.. Заступ звенит и нейдет далее. Тут глаза его ясно начали различать небольшой, окованный железом сундук. Уже хотел он было достать его рукою, но сундук стал уходить в землю, и все, чем далее, глубже, глубже; а позади его слышался хохот, более схожий с змеиным шипеньем. «Нет, не видать тебе золота, покамест не достанешь крови человеческой!» — сказала ведьма и подвела к нему дитя лет шести, накрытое белою простынею, показывая знаком, чтобы он отсек ему голову. Остолбенел Петро. Малость, отрезать ни за что ни про что человеку голову, да еще и безвинному ребенку! В сердцах сдернул он простыню, накрывавшую его голову, и что же? Перед ним стоял Ивась. И ручонки сложило бедное дитя накрест, и головку повесило… Как бешеный подскочил с ножом к ведьме Петро и уже занес было руку…

— А что ты обещал за девушку?.. — грянул Басаврюк и словно пулю посадил ему в спину. Ведьма топнула ногою: синее пламя выхватилось из земли; середина ее вся осветилась и стала как будто из хрусталя вылита; и все, что ни было под землею, сделалось видимо как на ладони. Червонцы, дорогие камни, в сундуках, в котлах, грудами были навалены под тем самым местом, где они стояли. Глаза его загорелись… ум помутился… Как безумный, ухватился он за нож, и безвинная кровь брызнула ему в очи… Дьявольский хохот загремел со всех сторон. Безобразные чудища стаями скакали перед ним. Ведьма, вцепившись руками в обезглавленный труп, как волк, пила из него кровь… Все пошло кругом в голове его! Собравши все силы, бросился бежать он. Все покрылось перед ним красным цветом. Деревья, все в крови, казалось, горели и стонали. Небо, распалившись, дрожало… Огненные пятна, что молнии, мерещились в его глазах. Выбившись из сил, вбежал он в свою лачужку и, как сноп, повалился на землю. Мертвый сон охватил его.

Два дни и две ночи спал Петро без просыпу. Очнувшись на третий день, долго осматривал он углы своей хаты; но напрасно старался что нибудь припомнить: память его была как карман старого скряги, из которого полушки не выманишь. Потянувшись немного, услышал он, что в ногах брякнуло. Смотрит: два мешка с золотом. Тут только, будто сквозь сон, вспомнил он, что искал какого то клада, что было ему одному страшно в лесу… Но за какую цену, как достался он, этого никаким образом не мог понять.

Увидел Корж мешки и разнежился: «Сякой, такой Петрусь, немазаный! да я ли не любил его? да не был ли у меня он как сын родной?» — и понес хрыч небывальщину, так что того до слез разобрало. Пидорка стала рассказывать ему, как проходившие мимо цыгане украли Ивася. Но Петро не мог даже вспомнить лица его: так обморочила проклятая бесовщина! Мешкать было незачем. Поляку дали под нос дулю, да и заварили свадьбу: напекли шишек, нашили рушников и хусток, выкатили бочку горелки; посадили за стол молодых; разрезали коровай; брякнули в бандуры, цимбалы, сопилки, кобзы — и пошла потеха…

В старину свадьба водилась не в сравненье с нашей. Тетка моего деда, бывало, расскажет — люли только! Как дивчата, в нарядном головном уборе из желтых, синих и розовых стричек, на верх которых навязывался золотой галун, в тонких рубашках, вышитых по всему шву красным шелком и унизанных мелкими серебряными цветочками, в сафьянных сапогах на высоких железных подковах, плавно, словно павы, и с шумом, что вихорь, скакали в горнице. Как молодицы, с корабликом на голове, которого верх сделан был весь из сутозолотой парчи, с небольшим вырезом на затылке, откуда выглядывал золотой очипок, с двумя выдавшимися, один наперед, другой назад, рожками самого мелкого черного смушка; в синих, из лучшего полутабенеку, с красными клапанами кунтушах, важно подбоченившись, выступали поодиночке и мерно выбивали гопака. Как парубки, в высоких козацких шапках, в тонких суконных свитках, затянутых шитыми серебром поясами, с люльками в зубах, рассыпались перед ними мелким бесом и подпускали турусы. Сам Корж не утерпел, глядя на молодых, чтобы не тряхнуть стариною. С бандурою в руках, потягивая люльку и вместе припевая, с чаркою на голове, пустился старичина, при громком крике гуляк, вприсядку. Чего не выдумают навеселе! Начнут, бывало, наряжаться в хари — боже ты мой, на человека не похожи! Уж не чета нынешним переодеваньям, что бывают на свадьбах наших. Что теперь? — только что корчат цыганок да москалей. Нет, вот, бывало, один оденется жидом, а другой чертом, начнут сперва целоваться, а после ухватятся за чубы… Бог с вами! смех нападет такой, что за живот хватаешься. Пооденутся в турецкие и татарские платья: все горит на них, как жар…А как начнут дуреть да строить штуки… ну, тогда хоть святых выноси. С теткой покойного деда, которая сама была на этой свадьбе, случилась забавная история: была она одета тогда в татарское широкое платье и с чаркою в руках угощала собрание. Вот одного дернул лукавый окатить ее сзади водкою; другой, тоже, видно, не промах, высек в ту же минуту огня, да и поджег… пламя вспыхнуло, бедная тетка, перепугавшись, давай сбрасывать с себя, при всех, платье… Шум, хохот, ералаш поднялся, как на ярмарке. Словом, старики не запомнили никогда еще такой веселой свадьбы.
Начали жить Пидорка да Петрусь, словно пан с панею. Всего вдоволь, все блестит… Однако же добрые люди качали слегка головами, глядя на житье их. «От черта не будет добра, — поговаривали все в один голос. — Откуда, как не от искусителя люда православного, пришло к нему богатство? Где ему было взять такую кучу золота? Отчего вдруг, в самый тот день, когда разбогател он, Басаврюк пропал, как в воду?» Говорите же, что люди выдумывают! Ведь в самом деле, не прошло месяца, Петруся никто узнать не мог. Отчего, что с ним сделалось, бог знает. Сидит на одном месте, и хоть бы слово с кем. Все думает и как будто бы хочет что то припомнить. Когда Пидорке удастся заставить его о чем нибудь заговорить, как будто и забудется, и поведет речь, и развеселится даже; но ненароком посмотрит на мешки — «постой, постой, позабыл!» — кричит, и снова задумается, и снова силится про что то вспомнить. Иной раз, когда долго сидит на одном месте, чудится ему, что вот вот все сызнова приходит на ум… и опять все ушло. Кажется: сидит в шинке; несут ему водку; жжет его водка; противна ему водка. Кто то подходит, бьет по плечу его… но далее все как будто туманом покрывается перед ним. Пот валит градом по лицу его, и он в изнеможении садится на свое место.


Чего ни делала Пидорка: и совещалась с знахарями, и переполох выливали, и соняшницу заваривали — ничто не помогало. Так прошло и лето. Много козаков обкосилось и обжалось; много козаков, поразгульнее других, и в поход потянулось. Стаи уток еще толпились на болотах наших, но крапивянок уже и в помине не было. В степях закраснело. Скирды хлеба то сям, то там, словно козацкие шапки, пестрели по полю. Попадались по дороге и возы, наваленные хворостом и дровами. Земля сделалась крепче и местами стала прохватываться морозом. Уже и снег начал сеяться с неба, и ветви дерев убрались инеем, будто заячьим мехом. Вот уже в ясный морозный день красногрудый снегирь, словно щеголеватый польский шляхтич, прогуливался по снеговым кучам, вытаскивая зерно, и дети огромными киями гоняли по льду деревянные кубари, между тем как отцы их спокойно вылеживались на печке, выходя по временам, с зажженною люлькою в зубах, ругнуть добрым порядком православный морозец или проветриться и промолотить в сенях залежалый хлеб. Наконец снега стали таять, и щука хвостом лен расколотила, а Петро все тот же, и чем далее, тем еще суровее. Как будто прикованный, сидит посереди хаты, поставив себе в ноги мешки с золотом. Одичал, оброс волосами, стал страшен; и все думает об одном, все силится припомнить что то; и сердится и злится, что не может вспомнить. Часто дико подымается с своего места, поводит руками, вперяет во что то глаза свои, как будто хочет уловить его; губы шевелятся, будто хотят произнесть какое то давно забытое слово, — и неподвижно останавливаются… Бешенство овладевает им; как полоумный, грызет и кусает себе руки и в досаде рвет клоками волоса, покамест, утихнув, не упадет, будто в забытьи, и после снова принимается припоминать, и снова бешенство, и снова мука… Что это за напасть божия? Жизнь не в жизнь стала Пидорке. Страшно ей было оставаться сперва одной в хате, да после свыклась бедняжка с своим горем. Но прежней Пидорки уже узнать нельзя было. Ни румянца, ни усмешки: изныла, исчахла, выплакались ясные очи. Раз кто то уже, видно, сжалился над ней, посоветовал идти к колдунье, жившей в Медвежьем овраге, про которую ходила слава, что умеет лечить все на свете болезни. Решилась попробовать последнее средство; слово за слово, уговорила старуху идти с собою. Это было ввечеру, как раз накануне Купала. Петро в беспамятстве лежал на лавке и не примечал вовсе новой гостьи. Как вот мало помалу стал приподниматься и всматриваться. Вдруг весь задрожал, как на плахе; волосы поднялись горою… и он засмеялся таким хохотом, что страх врезался в сердце Пидорки. «Вспомнил, вспомнил!» — закричал он в страшном веселье и, размахнувши топор, пустил им со всей силы в старуху. Топор на два вершка вбежал в дубовую дверь. Старуха пропала, и дитя лет семи, в белой рубашке, с накрытою головою, стало посреди хаты… Простыня слетела. «Ивась!» — закричала Пидорка и бросилась к нему; но привидение все с ног до головы покрылось кровью и осветило всю хату красным светом… В испуге выбежала она в сени; но, опомнившись немного, хотела было помочь ему; напрасно! дверь захлопнулась за нею так крепко, что не под силу было отпереть. Сбежались люди; принялись стучать; высадили дверь: хоть бы душа одна. Вся хата полна дыма, и посередине только, где стоял Петрусь, куча пеплу, от которого местами подымался еще пар. Кинулись к мешкам: одни битые черепки лежали вместо червонцев. Выпуча глаза и разинув рты, не смея пошевельнуть усом, стояли козаки, будто вкопанные в землю. Такой страх навело на них это диво.

Что было далее, не вспомню. Пидорка дала обет идти на богомолье; собрала оставшееся после отца имущество, и через несколько дней ее точно уже не было на селе. Куда ушла она, никто не мог сказать. Услужливые старухи отправили ее было уже туда, куда и Петро потащился; но приехавший из Киева козак рассказал, что видел в лавре монахиню, всю высохшую, как скелет, и беспрестанно молящуюся, в которой земляки по всем приметам узнали Пидорку; что будто еще никто не слыхал от нее ни одного слова; что пришла она пешком и принесла оклад к иконе божьей матери, исцвеченный такими яркими камнями, что все зажмуривались, на него глядя.

Позвольте, этим еще не все кончилось. В тот самый день, когда лукавый припрятал к себе Петруся, показался снова Басаврюк; только все бегом от него. Узнали, что это за птица: никто другой, как сатана, принявший человеческий образ для того, чтобы отрывать клады; а как клады не даются нечистым рукам, так вот он и приманивает к себе молодцов. Того же году все побросали землянки свои и перебрались в село; но и там, однако ж, не было покою от проклятого Басаврюка. Тетка покойного деда говорила, что именно злился он более всего на нее за то, что оставила прежний шинок по Опошнянской дороге, и всеми силами старался выместить все на ней. Раз старшины села собрались в шинок и, как говорится, беседовали по чинам за столом, посередине которого поставлен был, грех сказать чтобы малый, жареный баран. Калякали о сем и о том, было и про диковинки разные, и про чуда. Вот и померещилось, — еще бы ничего, если бы одному, а то именно всем, — что баран поднял голову, блудящие глаза его ожили и засветились, и вмиг появившиеся черные щетинистые усы значительно заморгали на присутствующих. Все тотчас узнали на бараньей голове рожу Басаврюка; тетка деда моего даже думала уже, что вот вот попросит водки… Честные старшины за шапки да скорей восвояси. В другой раз сам церковный староста, любивший по временам раздобаривать глаз на глаз с дедовскою чаркою, не успел еще раза два достать дна, как видит, что чарка кланяется ему в пояс. Черт с тобою! давай креститься!.. А тут с половиною его тоже диво: только что начала она замешивать тесто в огромной диже, вдруг дижа выпрыгнула. «Стой, стой!» — куды! подбоченившись важно, пустилась вприсядку по всей хате… Смейтесь; однако ж не до смеха было нашим дедам. И даром, что отец Афанасий ходил по всему селу со святою водою и гонял черта кропилом по всем улицам, а все еще тетка покойного деда долго жаловалась, что кто то, как только вечер, стучит в крышу и царапается по стене.

Да чего! Вот теперь на этом самом месте, где стоит село наше, кажись, все спокойно; а ведь еще не так давно, еще покойный отец мой и я запомню, как мимо развалившегося шинка, который нечистое племя долго после того поправляло на свой счет, доброму человеку пройти нельзя было. Из закоптевшей трубы столбом валил дым и, поднявшись высоко, так, что посмотреть — шапка валилась, рассыпался горячими угольями по всей степи, и черт, — нечего бы и вспоминать его, собачьего сына, — так всхлипывал жалобно в своей конуре, что испуганные гайвороны стаями подымались из ближнего дубового леса и с диким криком метались по небу.
1830

[hele]

В ночь с 6 на 7 июля...

[Абель]

В ночь с 6 на 7 июля...

Замётано!

[hele]

Сегодня...
Кто-то знает, что нужно делать?
Если не зажигать костры и не устраивать плавание в реке...
У нас что-то похолодало, не достает и до 20 градусов в ближайшие дни.
Свечи зажечь вечером?... - но не рождество все же...
Пойти бросить венок в реку, в лесопарке?..
Еще цветы свободно растущие нужно найти...

[Абель]

Сегодня...
Кто-то знает, что нужно делать?
Если не зажигать костры и не устраивать плавание в реке...
У нас что-то похолодало, не достает и до 20 градусов в ближайшие дни.
Свечи зажечь вечером?... - но не рождество все же...
Пойти бросить венок в реку, в лесопарке?..
Еще цветы свободно растущие нужно найти...

Можно собираться уже и идти искать цвет папоротника-скоро двенадцать.Очертите круг обугленной головёшкой против часовой вокруг папоротника и не оглядывайтесь на мерещащиеся звуки в ночи.Если увидите несущегося свирепого видом кабана или танк на всём ходу движущийся на вас-не верьте,это пугают духи леса.Если повезёт-хватайте засветившийся огонёк астрального шарика и быстро запихивайте этот эфирный огонь в рот и глотайте.По венам пробежит чудесный огонь создающий эйфорию парения.Далее начнут открываться тайны природы.
Если не повезёт-прихватите х/б или льняную простынь желательно новую,и когда уже станет светло,но солнце ещё не покажется,пробегитесь по тропе,по какой гонят стадо коров на пастбище-опередив его и шустро собирая простыней справа и слева от тропы росу.Мокрую простынь положите в ведёрко с крышкой,чтоб не попали солнечные лучи на неё.Дома оботритесь простыней выразив своё желание касательно женской красоты обернувшись в простынь,если нет слов выразить спонтанно,прочтите банально готовый какой нибудь для этого заговор приготовленный другими для этого мероприятия .
Самым раскомплексованным можно просто голышом поваляться на росной травке до восхода солнца.

[hele]

Не успела ваш пост прочитать, пошла строить свой сценарий...

Мой веночек, сплетенный из немногих полевых былинок, оставшихся в парке - то ли косят (около дома точно косят), то ли что... боятся борщевика, наверное, клещей...



С бусами, привезенными из Египта


Уже плывет по реке

... как раз напротив где-то дома K.Z. ... (мы живем через реку...)

Ну, с собой уж пока не буду...

[Абель]

Не успела ваш пост прочитать, пошла строить свой сценарий...

Мой веночек, сплетенный из немногих полевых былинок, оставшихся в парке - то ли косят (около дома точно косят), то ли что... боятся борщевика, наверное, клещей...



С бусами, привезенными из Египта


Уже плывет по реке

... как раз напротив где-то дома K.Z. ... (мы живем через реку...)

Ну, с собой уж пока не буду...

Ну вот,желание уплыло,а жених приплывет...