Фиби Карло - главная героиня сего действа.
Ответственными за представление были:
Чародей - Henry Savile Clark
менестрель - Walter Slaughter
Рапсод - Aubrey Hopwood
И ничего бы этого не было без главного мага - Льюиса Кэрролла, по книге которого и был поставлен первый спектакль. Подробнее об этом спектакле можно почитать здесь (для тех, кто владеет ин. язом):
1) http://books.google.ru/books?id=J88fLaF ... &q&f=false
2) http://www.theatre-works.ca/past/alice_ ... erland.htm
3) http://en.wikipedia.org/wiki/Alice_in_W ... _(musical)
Но я же хочу предоставить на суд статью, написанную Кэрроллом в 1887 году в журнале "Theatre", в которой можно прочитать его мнение по поводу спектакля, характеры некоторых персонажей, а также как создавалась сама книга (принцип работы магии творчества). Оригинал статьи можно прочитать здесь и при желании самим перевести.
http://www.alice-in-wonderland.net/books/onstage.html
А здесь мой перевод статьи (прошу не судить строго, я не профи) не полный, что облегчило мне задачу.
:
«Вот, полюбуйся! Джуди опять вся в лохмотьях». Таковы были печальные слова мистера Томаса Кодлина; и они вполне подходят для того, чтобы послужить девизом автору, поставившему перед собой необычную задачу рассмотреть своих персонажей, являющихся воплощением его детских грёз.
Не то чтобы спектакль во всех смыслах является моим. Постановка на сцене истории, которая была написана без задней мысли, что она будет таким образом адаптирована, требовала способностей, которых у меня нет, но которые в высшей степени присутствуют, на сколько я могу судить, у мистера Сэвилла Кларка. Я не чувствую за собой права критиковать его спектакль, а также участвующих в нем актеров.
Но что это за необычная задача, которую я поставил перед собой? И какие мои возможные утверждения будут услышаны? Мой ответ будет таким, что как автор двух поставленных на сцене сказок, взятых (как я полагаю, по крайней мере, я не сознательно заимствовал их) из «воздушного ничто», и которым г-н Сэвилл Кларк так мастерски дал, если не имя, то, по крайней мере, «обиталище». Я могу без всякого преувеличения утверждать, что имею точное понимание того, что я имел ввиду, когда создавал свои сказки, и очень хорошо понимаю, как все это было реализовано на сцене. И мне кажется, что среди читателей журнала «Театр», найдутся те, кто был бы заинтересован в том, чтобы услышать мое мнение.
Много лет прошло с той лодочной прогулки - три юные девушки и я - и многие сказки были импровизацией для них – было ли это в момент творческого подъема автора, когда непрошенные идеи толпились над ним, или в момент, когда уже измученная муза все призывалась к работе и брела она покорно на гораздо большее чем она могла – но еще ни одна из этих сказок так и не была записана. Они рождались и умирали, как летние мошки, каждая в свой золотой день, пока не настал тот случай, когда одна из моих маленьких слушателей не попросила записать сказку для нее. Это было много лет назад, я ясно помню, как в отчаянной попытке придумать что-то новое я для начала отправил свою героиню вниз по кроличьей норе, не имея ни малейшего понятия о том, что же случится с нею позже. И в угоду ребенку, которого я любил (я не помню другого мотива), я напечатал рукопись добавив к нему свои иллюстрации, которые восставали против всех законов анатомии или искусства (у меня никогда не было уроков рисования), факсимиле этой рукописи я недавно опубликовал. В процессе работы мне приходили новые идеи, которые, казалось, возникали сами собой, словно росли на необычном стволе; еще больше идей я добавил годы спустя, когда заново переписывал сказку, готовя ее к публикации: но ( это может заинтересовать некоторых читателей, Алиса это знает.) каждая такая идея, и почти каждое слово диалога пришли сами по себе. Иногда идея приходила ночью, тогда я должен был встать и поднести листок к свету, чтобы ее записать, иногда, во время зимней прогулки, тогда я должен был остановиться и с полузамерзшими пальцами записать несколько слов, которые должны были удержать новую идею от гибели - но всякий раз она приходила сама. Я не могу сказать, в какие моменты сознательного напряжения она приходит, и я верю, что каждое оригинальное произведение (стоят ли другие произведения того, чтобы их сохранять на будущее?) так и создается. Если вы садитесь, без страсти и вдохновения, и пытаетесь писать в течение многих часов, у вас просто выйдет (по крайней мере я знаю что у меня может выйти ) те же самые статьи, которые заполняют, насколько я могу судить, две трети большинства журналов – что легко пишется, то трудно читается. Люди называют этот процесс набивкой и это, на мой взгляд, одна из самых гнусных вещей в современной литературе. Алиса в стране чудес и в зазеркалье состоит почти полностью из кусочков и обрывков одиноких идей, которые пришли сами по себе. Может быть они и плохие, но по крайней мере они лучшее, что я мог предложить: и я не могу не пожелать для себя более лучшей похвалы, чем слова поэта, написанные о поэте, -
Он в песни лучшее вложил,
А худшее с собой унес.
Я немного отошел от темы, я знаю: но дайте мне еще минуточку, чтобы рассказать один случай из моей жизни. Солнечным днем я шел по склону холма, как вдруг в голове у меня зазвучала стихотворная строка – одна-единственная строка: «Ибо Снарк был Буджумом, понятно?». Не знаю, что она значила – тогда; не знаю, что она значит – теперь; но я ее записал; а спустя какое-то время услышал всю строфу, в которой та строка была последней; и так постепенно, в какие-то нечаянные мгновения в течении следующего года или двух, возникла вся поэма, в которой эта строфа была последней. С тех пор мне регулярно приходят любезные письма от незнакомых людей, которые просят меня объяснить, что такое «Охота на Снарка»: аллегория, политическая сатира или в ней кроется какая-то мораль? На все эти вопросы я могу лишь ответить: «Я не знаю!» И теперь я возвращаюсь к нашей теме, и больше не буду от нее отходить.
Появись из сумрачного прошлого, Алиса, ребенок моих грез. Немало времени протекло с того “золотого полудня”, что дал тебе рождение. Но я могу вспомнить его так же ясно, как вчерашний день: безоблачная голубизна неба, зеркало воды, лениво скользящая лодка, звон капель, падающих с сонных весел, и единственный проблеск жизни среди этой спячки — три напряженных личика, жадно внимающих сказочному повествованию, и та, кому не может быть отказа, с чьих уст сорвавшееся «Расскажите нам, пожалуйста, сказку» обернулось непреложностью Судьбы. Какой же была ты, Алиса, в глазах твоего приемного отца? Как ему описать тебя? Любящей прежде всего; любящей и нежной – любящей, как собака (прости за прозаичное сравнение, но я не знаю иной любви, которая была бы столь же чиста и прекрасна), и нежной, словно лань; а затем учтивой – учтивой по отношению ко всем, высокого ли, низкого ли рода, величественным или смешным, Королю или Гусенице, словно сама она была королевской дочерью, а платье на ней – чистого золота; и еще доверчивой, готовой принять все самое невероятное с той убежденностью, которая знакома лишь мечтателям; и наконец, любознательной – любознательной до крайности, с тем вкусом к Жизни, который доступен только счастливому детству, когда все ново и хорошо, а Грех и Печаль всего лишь слова – пустые слова, которые ничего не значат!
А Белый Кролик? Похож ли он на Алису - или создан скорее для контраста? Конечно, для контраста. Там, где, создавая Алису я имел в виду "юность", "целенаправленность", здесь появляются "преклонный возраст", "боязливость", - "слабоумие" и "нервная суетливость". Представьте себе все это и вы получите какое-то представление о том, что я имел в виду. Мне кажется, что Белый Кролик должен носить очки, и я уверен, что голос у него должен быть неуверенный, колени - дрожать, а весь облик - бесконечно
робкий.
Но я не могу требовать от редактора журнала, даже не смотря на его вежливость, еще места (даже если терпение моего читателя будет на пределе), чтобы обсудить каждого из моих персонажей по отдельности. Позвольте мне отобрать из двух книг Королевское трио - Королеву Червей, Красную Королеву, и Белую Королеву. Это было конечно трудно, ожидать от моей музы, петь за трех королев, в течение такого короткого промежутка времени, и все же, нужно было дать каждой из них собственную индивидуальность. Каждая королева должна была сохранить всю свою эксцентричность и определенное царственное достоинство. Это имеет существенное значение. А для отличительных черт, я представлял себе Червонную Королеву воплощением безудержной страсти - нелепой и бессмысленной ярости. Красную Королеву я представлял себе также как фурию, но совсем иного рода; ее страсть должна быть холодной и сдержанной; сама же она – чопорной и строгой, впрочем, не вовсе лишенной приветливости; педантичная до чрезвычайности, это квинтэссенция всех гувернанток! И, наконец, Белая Королева представлялась моему воображению доброй, глупой, толстой и бледной; беспомощной, как дитя; ее медлительность и растерянность наводят на мысль о слабоумии, но никогда не переходят в него; это, по-моему, уничтожило бы комическое впечатление, которое она должна производить. В романе Уилки Коллинза "Без имени" есть персонаж, до странности похожий на нее. Идя двумя различными путями, которые где-то пересеклись, мы странным образом осуществили один и тот же идеал - миссис Рэгг и Белая Королева могли бы быть сестрами-близнецами.
Целью моей статьи не является нахождение минусов в игре каждого актера, благодаря которым этом спектакль получил успех, но назову двух или трех, которые, как мне показалось, лучше всего воплотили на сцене героев сказки.
Я не думаю, что можно еще лучше воплотить на сцене образы Шляпника и Траляля чем это сделал Сидней Харкорт. Его игра на сцене вызывала невероятные чувства, представьте себе, что вчера вечером вы во сне видели гротескное существо и буквально на следующий день оно среди бела дня входит к вам в комнату и говорит «доброе утро!». Мне даже не нужно описывать каким я сам видел Шляпника, так как он именно такой, каким его изобразил на сцене господин Харкорт, и я могу сказать почти так же и за Траляля: но Шляпник меня больше всех удивил - возможно, только потому, что занял первое место в игре.
Были и другие актеры, которые реализовали мои идеи почти так же хорошо, но я не буду делать полного обзора. Я завершу несколькими словами о двух детях, игравших «Алису» и «Соню».
Об игре мисс Фиби Карло было бы слишком трудно говорить также высоко. Это было, конечно большим подвигом для столь молодого ребенка запомнить не менее двухсот пятидесяти диалогов - это почти в три раза больше, чем у Беатриче в «Много шума из ничего". Но то, чем я восхищался больше всего – так это как реализовывался на сцене мой идеал героини, это был ее лучший творческий успех, и ее невероятная готовность радоваться всему, словно ребенок на празднике. Я сомневаюсь если бы даже взрослая актриса , как бы опытна она не была, могла бы так превосходно показать себя и мы нисколько не пожалели что сыграла юная актриса, почти ребенок -потому что только ребенок может сказать от всего сердца словами, которые по- своему произнесла Маргарет Фуллер Оссоли поддавшись чувствам. Этими словами были:- " Я несказанно счастлива теперь!"
И последнее (я могу на этот раз опустить освященное веками добавление «не в последнюю очередь», для безусловно, не менее юной девушки, которая достигла подлинного театрального успеха?). Приходит наша изящная Соня. Изящная - является единственным эпитетом, который мне кажется, может ее удовлетворить: с ее сияющим детским личиком, восхитительной четкостью речи, и идеальным правдоподобием, благодаря которому она становится просто воплощенной сущностью сна. Она, безусловно, изящная Соня, которая говорит нам со сцены: «я сплю, когда дышу!» С первых слов ее вступительной речи, внезапная тишина воцаряется в зале (по крайней мере это было так каждый раз, когда я был там), и ее детская интонация необыкновенно чиста в этот момент. И все же я сомневаюсь, что очарование обусловлено только ясностью ее артикуляции; для меня было большим очарованием ее полное самозабвение и добросовестная аккуратность в ее действиях. Если Дороти когда-либо и примет девиз, то это будет «тщательность». Я надеюсь, что через какое-то время ей доверят сыграть на сцене не только Соню. Когда какой-нибудь предприимчивый режиссер поставит «Сон в летнюю ночь » то его главной обязанностью перед публикой будет закрепить за мисс Дороти д’алкурт роль Пака!
Было бы действительно хорошо для нашей церкви, если бы хоть кто-то из духовенства мог брать уроки дикции у этого маленького ребенка. И еще лучше, для нашего «высокомерия», если бы мы принимали к сердцу все ее уроки, которыми она могла бы научить нас и учиться на ее примере, делать гораздо больше, чем мы можем. Духовная максима, на которую я однажды наткнулся в одной старой книге, «Все, что может рука твоя делать, по силам делай».
Не то чтобы спектакль во всех смыслах является моим. Постановка на сцене истории, которая была написана без задней мысли, что она будет таким образом адаптирована, требовала способностей, которых у меня нет, но которые в высшей степени присутствуют, на сколько я могу судить, у мистера Сэвилла Кларка. Я не чувствую за собой права критиковать его спектакль, а также участвующих в нем актеров.
Но что это за необычная задача, которую я поставил перед собой? И какие мои возможные утверждения будут услышаны? Мой ответ будет таким, что как автор двух поставленных на сцене сказок, взятых (как я полагаю, по крайней мере, я не сознательно заимствовал их) из «воздушного ничто», и которым г-н Сэвилл Кларк так мастерски дал, если не имя, то, по крайней мере, «обиталище». Я могу без всякого преувеличения утверждать, что имею точное понимание того, что я имел ввиду, когда создавал свои сказки, и очень хорошо понимаю, как все это было реализовано на сцене. И мне кажется, что среди читателей журнала «Театр», найдутся те, кто был бы заинтересован в том, чтобы услышать мое мнение.
Много лет прошло с той лодочной прогулки - три юные девушки и я - и многие сказки были импровизацией для них – было ли это в момент творческого подъема автора, когда непрошенные идеи толпились над ним, или в момент, когда уже измученная муза все призывалась к работе и брела она покорно на гораздо большее чем она могла – но еще ни одна из этих сказок так и не была записана. Они рождались и умирали, как летние мошки, каждая в свой золотой день, пока не настал тот случай, когда одна из моих маленьких слушателей не попросила записать сказку для нее. Это было много лет назад, я ясно помню, как в отчаянной попытке придумать что-то новое я для начала отправил свою героиню вниз по кроличьей норе, не имея ни малейшего понятия о том, что же случится с нею позже. И в угоду ребенку, которого я любил (я не помню другого мотива), я напечатал рукопись добавив к нему свои иллюстрации, которые восставали против всех законов анатомии или искусства (у меня никогда не было уроков рисования), факсимиле этой рукописи я недавно опубликовал. В процессе работы мне приходили новые идеи, которые, казалось, возникали сами собой, словно росли на необычном стволе; еще больше идей я добавил годы спустя, когда заново переписывал сказку, готовя ее к публикации: но ( это может заинтересовать некоторых читателей, Алиса это знает.) каждая такая идея, и почти каждое слово диалога пришли сами по себе. Иногда идея приходила ночью, тогда я должен был встать и поднести листок к свету, чтобы ее записать, иногда, во время зимней прогулки, тогда я должен был остановиться и с полузамерзшими пальцами записать несколько слов, которые должны были удержать новую идею от гибели - но всякий раз она приходила сама. Я не могу сказать, в какие моменты сознательного напряжения она приходит, и я верю, что каждое оригинальное произведение (стоят ли другие произведения того, чтобы их сохранять на будущее?) так и создается. Если вы садитесь, без страсти и вдохновения, и пытаетесь писать в течение многих часов, у вас просто выйдет (по крайней мере я знаю что у меня может выйти ) те же самые статьи, которые заполняют, насколько я могу судить, две трети большинства журналов – что легко пишется, то трудно читается. Люди называют этот процесс набивкой и это, на мой взгляд, одна из самых гнусных вещей в современной литературе. Алиса в стране чудес и в зазеркалье состоит почти полностью из кусочков и обрывков одиноких идей, которые пришли сами по себе. Может быть они и плохие, но по крайней мере они лучшее, что я мог предложить: и я не могу не пожелать для себя более лучшей похвалы, чем слова поэта, написанные о поэте, -
Он в песни лучшее вложил,
А худшее с собой унес.
Я немного отошел от темы, я знаю: но дайте мне еще минуточку, чтобы рассказать один случай из моей жизни. Солнечным днем я шел по склону холма, как вдруг в голове у меня зазвучала стихотворная строка – одна-единственная строка: «Ибо Снарк был Буджумом, понятно?». Не знаю, что она значила – тогда; не знаю, что она значит – теперь; но я ее записал; а спустя какое-то время услышал всю строфу, в которой та строка была последней; и так постепенно, в какие-то нечаянные мгновения в течении следующего года или двух, возникла вся поэма, в которой эта строфа была последней. С тех пор мне регулярно приходят любезные письма от незнакомых людей, которые просят меня объяснить, что такое «Охота на Снарка»: аллегория, политическая сатира или в ней кроется какая-то мораль? На все эти вопросы я могу лишь ответить: «Я не знаю!» И теперь я возвращаюсь к нашей теме, и больше не буду от нее отходить.
Появись из сумрачного прошлого, Алиса, ребенок моих грез. Немало времени протекло с того “золотого полудня”, что дал тебе рождение. Но я могу вспомнить его так же ясно, как вчерашний день: безоблачная голубизна неба, зеркало воды, лениво скользящая лодка, звон капель, падающих с сонных весел, и единственный проблеск жизни среди этой спячки — три напряженных личика, жадно внимающих сказочному повествованию, и та, кому не может быть отказа, с чьих уст сорвавшееся «Расскажите нам, пожалуйста, сказку» обернулось непреложностью Судьбы. Какой же была ты, Алиса, в глазах твоего приемного отца? Как ему описать тебя? Любящей прежде всего; любящей и нежной – любящей, как собака (прости за прозаичное сравнение, но я не знаю иной любви, которая была бы столь же чиста и прекрасна), и нежной, словно лань; а затем учтивой – учтивой по отношению ко всем, высокого ли, низкого ли рода, величественным или смешным, Королю или Гусенице, словно сама она была королевской дочерью, а платье на ней – чистого золота; и еще доверчивой, готовой принять все самое невероятное с той убежденностью, которая знакома лишь мечтателям; и наконец, любознательной – любознательной до крайности, с тем вкусом к Жизни, который доступен только счастливому детству, когда все ново и хорошо, а Грех и Печаль всего лишь слова – пустые слова, которые ничего не значат!
А Белый Кролик? Похож ли он на Алису - или создан скорее для контраста? Конечно, для контраста. Там, где, создавая Алису я имел в виду "юность", "целенаправленность", здесь появляются "преклонный возраст", "боязливость", - "слабоумие" и "нервная суетливость". Представьте себе все это и вы получите какое-то представление о том, что я имел в виду. Мне кажется, что Белый Кролик должен носить очки, и я уверен, что голос у него должен быть неуверенный, колени - дрожать, а весь облик - бесконечно
робкий.
Но я не могу требовать от редактора журнала, даже не смотря на его вежливость, еще места (даже если терпение моего читателя будет на пределе), чтобы обсудить каждого из моих персонажей по отдельности. Позвольте мне отобрать из двух книг Королевское трио - Королеву Червей, Красную Королеву, и Белую Королеву. Это было конечно трудно, ожидать от моей музы, петь за трех королев, в течение такого короткого промежутка времени, и все же, нужно было дать каждой из них собственную индивидуальность. Каждая королева должна была сохранить всю свою эксцентричность и определенное царственное достоинство. Это имеет существенное значение. А для отличительных черт, я представлял себе Червонную Королеву воплощением безудержной страсти - нелепой и бессмысленной ярости. Красную Королеву я представлял себе также как фурию, но совсем иного рода; ее страсть должна быть холодной и сдержанной; сама же она – чопорной и строгой, впрочем, не вовсе лишенной приветливости; педантичная до чрезвычайности, это квинтэссенция всех гувернанток! И, наконец, Белая Королева представлялась моему воображению доброй, глупой, толстой и бледной; беспомощной, как дитя; ее медлительность и растерянность наводят на мысль о слабоумии, но никогда не переходят в него; это, по-моему, уничтожило бы комическое впечатление, которое она должна производить. В романе Уилки Коллинза "Без имени" есть персонаж, до странности похожий на нее. Идя двумя различными путями, которые где-то пересеклись, мы странным образом осуществили один и тот же идеал - миссис Рэгг и Белая Королева могли бы быть сестрами-близнецами.
Целью моей статьи не является нахождение минусов в игре каждого актера, благодаря которым этом спектакль получил успех, но назову двух или трех, которые, как мне показалось, лучше всего воплотили на сцене героев сказки.
Я не думаю, что можно еще лучше воплотить на сцене образы Шляпника и Траляля чем это сделал Сидней Харкорт. Его игра на сцене вызывала невероятные чувства, представьте себе, что вчера вечером вы во сне видели гротескное существо и буквально на следующий день оно среди бела дня входит к вам в комнату и говорит «доброе утро!». Мне даже не нужно описывать каким я сам видел Шляпника, так как он именно такой, каким его изобразил на сцене господин Харкорт, и я могу сказать почти так же и за Траляля: но Шляпник меня больше всех удивил - возможно, только потому, что занял первое место в игре.
Были и другие актеры, которые реализовали мои идеи почти так же хорошо, но я не буду делать полного обзора. Я завершу несколькими словами о двух детях, игравших «Алису» и «Соню».
Об игре мисс Фиби Карло было бы слишком трудно говорить также высоко. Это было, конечно большим подвигом для столь молодого ребенка запомнить не менее двухсот пятидесяти диалогов - это почти в три раза больше, чем у Беатриче в «Много шума из ничего". Но то, чем я восхищался больше всего – так это как реализовывался на сцене мой идеал героини, это был ее лучший творческий успех, и ее невероятная готовность радоваться всему, словно ребенок на празднике. Я сомневаюсь если бы даже взрослая актриса , как бы опытна она не была, могла бы так превосходно показать себя и мы нисколько не пожалели что сыграла юная актриса, почти ребенок -потому что только ребенок может сказать от всего сердца словами, которые по- своему произнесла Маргарет Фуллер Оссоли поддавшись чувствам. Этими словами были:- " Я несказанно счастлива теперь!"
И последнее (я могу на этот раз опустить освященное веками добавление «не в последнюю очередь», для безусловно, не менее юной девушки, которая достигла подлинного театрального успеха?). Приходит наша изящная Соня. Изящная - является единственным эпитетом, который мне кажется, может ее удовлетворить: с ее сияющим детским личиком, восхитительной четкостью речи, и идеальным правдоподобием, благодаря которому она становится просто воплощенной сущностью сна. Она, безусловно, изящная Соня, которая говорит нам со сцены: «я сплю, когда дышу!» С первых слов ее вступительной речи, внезапная тишина воцаряется в зале (по крайней мере это было так каждый раз, когда я был там), и ее детская интонация необыкновенно чиста в этот момент. И все же я сомневаюсь, что очарование обусловлено только ясностью ее артикуляции; для меня было большим очарованием ее полное самозабвение и добросовестная аккуратность в ее действиях. Если Дороти когда-либо и примет девиз, то это будет «тщательность». Я надеюсь, что через какое-то время ей доверят сыграть на сцене не только Соню. Когда какой-нибудь предприимчивый режиссер поставит «Сон в летнюю ночь » то его главной обязанностью перед публикой будет закрепить за мисс Дороти д’алкурт роль Пака!
Было бы действительно хорошо для нашей церкви, если бы хоть кто-то из духовенства мог брать уроки дикции у этого маленького ребенка. И еще лучше, для нашего «высокомерия», если бы мы принимали к сердцу все ее уроки, которыми она могла бы научить нас и учиться на ее примере, делать гораздо больше, чем мы можем. Духовная максима, на которую я однажды наткнулся в одной старой книге, «Все, что может рука твоя делать, по силам делай».
Прямо хоть имя меняй...