Художественная литература
-
Volt
- Администратор
- Сообщения: 4633
- Зарегистрирован: 26 июн 2013, 11:09
- Откуда: Карелия
Re: Художественная литература
Любовь! Что только не прикрывается её именем! Тут и влечение к сладостно нежному телу, и величайшее смятение духа; простое желание иметь семью; потрясение, испытываемое при вести о чьей-то смерти; исступленная похоть и единоборство Иакова с ангелом.
Каждый освещает темноту как может
-
hele
- Администратор
- Сообщения: 11399
- Зарегистрирован: 27 июн 2013, 10:53
Re: Художественная литература
Марлен Дитрих... Мария Магдалена... Лена 
Взялась перечитывать "Кафка на пляже" Мураками. Но не знаю, дочитаю нет... вникнуть в образы мир уже хорошо
Взялась перечитывать "Кафка на пляже" Мураками. Но не знаю, дочитаю нет... вникнуть в образы мир уже хорошо
-
Volt
- Администратор
- Сообщения: 4633
- Зарегистрирован: 26 июн 2013, 11:09
- Откуда: Карелия
Re: Художественная литература
Один из моих любимых писателей, а вот Кафку на пляже так пока и не читал. Джазовые портреты нравятся.
Каждый освещает темноту как может
-
Абель
- Сообщения: 12116
- Зарегистрирован: 28 июн 2013, 23:42
- Откуда: Россия
Re: Художественная литература
Щербаков Владимир - Чаша бурь. Научно-фантастический роман.
В романе обсуждаются вопросы, связанные и с современностью, и с далеким прошлым Земли. Где располагалась Атлантида? С кем воевали атланты? Можно ли представить атлантов, доживших до наших дней? Эти и многие другие вопросы связаны с положением нашей планеты в Солнечной системе, ее геологическим прошлым, а также с влиянием космических факторов.
https://royallib.com/book/shcherbakov_v ... roman.html
ПРОЛОГ. ТЕНЬ В КРУГЕ
ПЕРЕПИСКА
«Небо светлело, и лучи коснулись снегов, разбросав желтые угли по сугробам. Далеко, за лесами и полями, готовился к отлету межзвездный снаряд. Теперь Эрто, пожалуй, не поспел бы к старту. Путь его пролегал в иных измерениях, где гармония космических пустот уступала место ритмам холмов и перелесков, мерной текучести земных ветров…»
Я начинаю письмо строчками из рассказа, который хорошо Вам знаком. Герои его — зеленые человечки. Верите ли Вы в странных, неуловимых пришельцев? Если да, то не противоречит ли это невыдуманной гармонии космических пустот и подлинным фактам?
Когда-то европейцы высадились на Азорских островах, затерянных посреди Атлантики, на полпути между Европой и Америкой. И что же? На самом западном острове этого необитаемого архипелага они обнаружили древнее каменное изваяние: великан-всадник простирал руку через океан, туда, где находилась Америка. Быть может, эта история в числе других ведет нас в незапамятные времена, когда контакты с пришельцами были обычны? Не вспомнить ли кстати атлантов и Атлантиду, Шамбалу, Беловодье и Лемурию?..
ИРИНА ЛАТЫШЕВА.
* * *
…Уверен, что в бесконечной Вселенной найдутся и обитаемые миры. Об этом говорил еще Джордано Бруно, за что осужден святой инквизицией и сожжен на костре. Зеленые человечки — собирательное имя пришельцев, оно в ходу у скептиков. Не знаю, как вели бы себя последние, окажись они вдруг в прошлом, во времена Бруно. Не исключено, что они помогали бы инквизиторам подкладывать дрова в костер.
Об исторических параллелях. Я знаком, к примеру, с ученым, который доказал, что в Приднепровье во втором тысячелетии до нашей эры говорили примерно на том же языке, что и в Этрурии. Славянские имена богов, оказывается, древнее, чем можно вообразить. Но для меня это отнюдь не свидетельство палеоконтактов. Просто после Троянской войны праславяне-этруски переселились на Апеннинский полуостров и принесли туда с собой культуру Триполья. Нет пока доказательств существования и общей колыбели многих языков и племен — Атлантиды. Бронзоволикие, светлоглазые, почти двухметрового роста атланты скорее всего потомки кроманьонцев, расселившихся по Европе, а не космических пришельцев. Будут найдены когда-нибудь и предки кроманьонцев, занимающих сейчас обособленное, отграниченное снизу место на верхней ступени эволюции.
АВТОР ЗАИНТЕРЕСОВАВШЕГО ВАС РАССКАЗА.
* * *
Благодарю за письмо. Не знаю, вправе ли я говорить с Вами о том, что меня волнует (сомнения эти, бесспорно, могут кому-нибудь показаться не заслуживающими внимания), но позвольте все же узнать: как отнеслись бы Вы к терпящим бедствие на чужой планете?
ИРИНА.
* * *
Если когда-нибудь мне представится возможность помочь терпящим бедствие, я немедленно это сделаю. Но о чем речь? Мы еще не достигли других планет и вряд ли приходится рассчитывать на это в ближайшее время. (Автоматические корабли и космические станции не в счет.) Кто именно и где попал в беду?
ВЛАДИМИР.
* * *
Меня не устраивает Ваш ответ. Разве Вы не догадались, что именно я хотела сказать? Вы же фантаст. Потому я и обратилась к Вам, что мне трудно найти человека, готового понять меня. И теперь, когда нужно проявить хоть немного смелости, Вы пасуете. Разумеется, попал в сложную ситуацию не земной корабль. (Призовите на помощь рассуждения о множественности обитаемых миров!) Представьте себе обычную, в общем, ситуацию. Пятеро инопланетян изучали Землю. Трое находились на окололунной орбите вместе с кораблем. Двое спускались на Землю на десантном боте (так, кажется, называются малые исследовательские суда). Были собраны гербарии, коллекции, сняты копии книг и видовых фильмов. Бот приземлялся много раз, часто в труднодоступных районах — в горах, пустынях, на безжизненных островах. Разумеется, случалось это и в обитаемых районах, но бот тотчас уходил в отдаленные укрытия. В последнем десанте участвовал всего один инопланетянин — из-за недомогания второго десантника. И вот этот инопланетянин остался один в районе Туле, на западном побережье Гренландии, потому что бот был сбит. Для меня остается загадкой, почему не сработала гравизащита, мгновенно уводящая боевую ракету с курса. По несчастью, бот был принят за разведывательный самолет без опознавательных знаков.
ИРИНА.
* * *
Признаться, меня весьма озадачило Ваше письмо. Быть может, Вы решили написать фантастический рассказ и в столь необычной форме делитесь со мной замыслом? Как все это понимать?
ВЛАДИМИР.
* * *
Неужели эта простенькая история вызывает у Вас недоумение? Хорошо же. Высылаю фото десантного бота. Можете обратиться к специалистам: они подтвердят, что снимок подлинный.
ИРИНА.
* * *
Получил фото. Благодарю Вас. Чем я могу быть полезен уцелевшему десантнику? И еще: каким образом у Вас оказалось фото? И вообще, при чем тут Вы? Извините за резкость, но шутка Ваша, если только это шутка, мне все же непонятна.
ВЛАДИМИР.
* * *
Вы спрашиваете, при чем тут я? Но потрудились ли Вы показать снимок эксперту? Если нет, прошу это сделать. Собственно, только после этого можно было бы объяснить Вам, при чем тут я. Но я сделаю это сейчас, несколько опережая события. Десантник, который остался в одиночестве на гренландском побережье, — женщина. Еще точнее: это я.
ИРИНА.
* * *
Экспертиза подтвердила подлинность снимка, и все же я поставлен перед необходимостью получить от Вас новые доказательства достоверности происшедшего, не говоря уже о Вашем личном участии в этой предполагаемой экспедиции. Плохо представляю себе даже теоретически, как ракета может сбить инопланетный бот, снабженный гравизащитой. Ведь основное требование к этой защите — надежность именно в подобных ситуациях, не так ли?
ВЛАДИМИР.
* * *
Да, это так. Я уже писала, что для меня осталась загадкой история со злополучной ракетой близ Туле…
Представляю себе, что получилось бы, если бы я обратилась к человеку менее осведомленному. Это похоже на известную притчу (сборник притч погиб, к сожалению, вместе со многими другими материалами нашей экспедиции). Что делать в моем положении? Вы и представить себе не можете, какие неожиданности подстерегали меня, когда я тайком пробиралась к ближайшему порту, чтобы оказаться наконец на борту норвежского траулера. Не буду описывать свои злоключения, Вам не дано их понять. В конце концов меня подобрали туристы-лыжники, и началась моя новая жизнь, под чужим именем, естественно. Так я оказалась в Мурманске, потом — в Петрозаводске. Во время своих странствий я искала человека, который мог бы мне поверить. Выбор пал на Вас. Случайность? Возможно. Я вызвала Вас на откровенность своим первым письмом. Теперь я убедилась, что диалог утомителен, нелегок. И почему это люди, увлеченные какой-то идеей, часто проходят мимо ее воплощения, даже не узнавая родное детище? Вам нужны новые доказательства? Пусть будет так. Высылаю конверт с гибким листом. На листе или, лучше сказать, в листе смонтированы преобразователь и приемопередатчик для связи с окололунным кораблем. Там, на дальней орбите, они еще ничего не знают о судьбе очередного десанта. Прошло лишь два месяца по вашему календарю, а программа рассчитана на пять. Вы сами сделаете то, что должна сделать я: дадите им знать о происшедшем. Вы должны достать долгоиграющую пластинку с записью Сонаты ми-минор Корелли. Включите проигрыватель, поставьте пластинку и, держа за уголок лист, который я выслала, прочитайте вслух мое третье письмо к Вам, начиная со слов: «Пятеро инопланетян изучали Землю…» Музыка служит нам для передачи модулированных сообщений в пространстве (она — ключ, который передается вместе с самим сообщением). Кроме того, музыка не вызывает помех коротковолновикам. Но будьте уверены: самые чувствительные в Солнечной системе приемники настроены на сонату Корелли. Вы тотчас получите ответ, точнее, знак, что передача принята на борту. Тем самым Вы поможете мне: до сих пор я не смогла достать пластинки с записью Корелли.
ИРИНА.
* * *
Я сделал все, о чем Вы просили меня. Когда зазвучала соната, я прочитал третье Ваше письмо. Как только я произнес фразу о самолете, гибкий пластиковый лист засветился мягким, как будто солнечным, светом, хотя на улице был темный спокойный октябрьский вечер. А настольная лампа вдруг погасла на мгновение. Где-то в тайниках моего сознания прозвучало: «Спасибо за помощь!» Слова эти сопровождались музыкальной фразой из Корелли. Если это не ответ, то что это? Может быть, Вы объясните?.. Голос был женский, низкий, бархатный.
ВЛАДИМИР.
* * *
Имя женщины, которая Вам ответила, — Танати. На корабле нас было двое. Теперь, когда Вы как будто убедились в правдивости моих писем, прошу выслать мне диск с записью и лист, если Вас это не затруднит.
ИРИНА-РЭА.
* * *
Одна деталь противоречит самому духу событий, о которых Вы рассказываете. Я имею в виду контакт между цивилизациями. По-видимому, он состоялся? Но если так, почему мы с Вами это допустили? Контакт — это музыка разума, это новые диковинные корабли на стапелях, затем — в сверкающем от звезд пространстве, на новых неведомых землях-планетах. Это событие необыкновенное, ко многому обязывающее обе стороны. Легче всего изобразить встречу братьев по разуму в кино или повести, следуя традициям. Написано об этом немало, но кто поручится, что в книгах отыщется хоть одна правдоподобная ситуация, предвосхитившая события?
Высылаю Вам запись музыки Корелли. Постоянно думаю о том вечере, когда она звучала так обещающе.
ВЛАДИМИР.
* * *
Спасибо за сонату Корелли. Теперь я могу поддерживать связь с кораблем. Утрачены собранные материалы, и я не знаю, как их теперь восстановить.
Вы спрашиваете относительно возможности контактов. Контакты непозволительны, если они охватывают сразу широкий круг людей. Многое тогда изменяется, и нет никакой решительно возможности вернуть события в исходную точку и начать все снова. Представьте, что подобный факт стал всеобщим достоянием. Мгновенно придет в действие механизм, который связан с социальным расслоением во многих странах и другими известными вам явлениями. Начнется борьба за контакты, за использование их в своих целях. Это изменит ход развития, эффект в конечном счете получится отрицательный. Как ни странно, но контакты — не панацея от бед.
Контакты личные, например, наша с Вами переписка, допустимы. Иногда они желательны. Во всяком случае, Ваши письма я жду с нетерпением. Расскажите о себе.
РЭА.
* * *
Если Вас интересуют гербарии и коллекции, я мог бы связаться с моим другом, который работает в Томском ботаническом саду. Нетрудно написать в Киев, в Ташкент, что касается Главного ботанического, то это как раз проще всего, ведь я почти коренной москвич. С этого «почти» я начинаю рассказ о себе в надежде, что и Вы напишете несколько слов, которые будут для меня бесценным подарком (не забывайте о моей профессии).
Я не помню отца, да и не могу его помнить: осталось лишь несколько пожелтевших фотографий, которые моя мать, затем тетка хранили как зеницу ока. Родился я перед самой войной, в дальневосточном городе. Помню снежные метели, сугробы, долгие зимние вечера, а весной — аквамариновую бухту моего детства, где даже в апреле еще плавали льдины, а рядом с ними то тут, то там появлялись нерпы, охотившиеся за рыбой. Над бухтой бродили цветные облака — розовые, жемчужные, коричневые, синие. Нигде позже таких облаков я не видел. И с весны до осени особенный смолистый запах доносили ветры с гор, где на каштаново-серебристых под солнцем каменных горбах зеленел кедровый стланик.
В романе обсуждаются вопросы, связанные и с современностью, и с далеким прошлым Земли. Где располагалась Атлантида? С кем воевали атланты? Можно ли представить атлантов, доживших до наших дней? Эти и многие другие вопросы связаны с положением нашей планеты в Солнечной системе, ее геологическим прошлым, а также с влиянием космических факторов.
https://royallib.com/book/shcherbakov_v ... roman.html
ПРОЛОГ. ТЕНЬ В КРУГЕ
ПЕРЕПИСКА
«Небо светлело, и лучи коснулись снегов, разбросав желтые угли по сугробам. Далеко, за лесами и полями, готовился к отлету межзвездный снаряд. Теперь Эрто, пожалуй, не поспел бы к старту. Путь его пролегал в иных измерениях, где гармония космических пустот уступала место ритмам холмов и перелесков, мерной текучести земных ветров…»
Я начинаю письмо строчками из рассказа, который хорошо Вам знаком. Герои его — зеленые человечки. Верите ли Вы в странных, неуловимых пришельцев? Если да, то не противоречит ли это невыдуманной гармонии космических пустот и подлинным фактам?
Когда-то европейцы высадились на Азорских островах, затерянных посреди Атлантики, на полпути между Европой и Америкой. И что же? На самом западном острове этого необитаемого архипелага они обнаружили древнее каменное изваяние: великан-всадник простирал руку через океан, туда, где находилась Америка. Быть может, эта история в числе других ведет нас в незапамятные времена, когда контакты с пришельцами были обычны? Не вспомнить ли кстати атлантов и Атлантиду, Шамбалу, Беловодье и Лемурию?..
ИРИНА ЛАТЫШЕВА.
* * *
…Уверен, что в бесконечной Вселенной найдутся и обитаемые миры. Об этом говорил еще Джордано Бруно, за что осужден святой инквизицией и сожжен на костре. Зеленые человечки — собирательное имя пришельцев, оно в ходу у скептиков. Не знаю, как вели бы себя последние, окажись они вдруг в прошлом, во времена Бруно. Не исключено, что они помогали бы инквизиторам подкладывать дрова в костер.
Об исторических параллелях. Я знаком, к примеру, с ученым, который доказал, что в Приднепровье во втором тысячелетии до нашей эры говорили примерно на том же языке, что и в Этрурии. Славянские имена богов, оказывается, древнее, чем можно вообразить. Но для меня это отнюдь не свидетельство палеоконтактов. Просто после Троянской войны праславяне-этруски переселились на Апеннинский полуостров и принесли туда с собой культуру Триполья. Нет пока доказательств существования и общей колыбели многих языков и племен — Атлантиды. Бронзоволикие, светлоглазые, почти двухметрового роста атланты скорее всего потомки кроманьонцев, расселившихся по Европе, а не космических пришельцев. Будут найдены когда-нибудь и предки кроманьонцев, занимающих сейчас обособленное, отграниченное снизу место на верхней ступени эволюции.
АВТОР ЗАИНТЕРЕСОВАВШЕГО ВАС РАССКАЗА.
* * *
Благодарю за письмо. Не знаю, вправе ли я говорить с Вами о том, что меня волнует (сомнения эти, бесспорно, могут кому-нибудь показаться не заслуживающими внимания), но позвольте все же узнать: как отнеслись бы Вы к терпящим бедствие на чужой планете?
ИРИНА.
* * *
Если когда-нибудь мне представится возможность помочь терпящим бедствие, я немедленно это сделаю. Но о чем речь? Мы еще не достигли других планет и вряд ли приходится рассчитывать на это в ближайшее время. (Автоматические корабли и космические станции не в счет.) Кто именно и где попал в беду?
ВЛАДИМИР.
* * *
Меня не устраивает Ваш ответ. Разве Вы не догадались, что именно я хотела сказать? Вы же фантаст. Потому я и обратилась к Вам, что мне трудно найти человека, готового понять меня. И теперь, когда нужно проявить хоть немного смелости, Вы пасуете. Разумеется, попал в сложную ситуацию не земной корабль. (Призовите на помощь рассуждения о множественности обитаемых миров!) Представьте себе обычную, в общем, ситуацию. Пятеро инопланетян изучали Землю. Трое находились на окололунной орбите вместе с кораблем. Двое спускались на Землю на десантном боте (так, кажется, называются малые исследовательские суда). Были собраны гербарии, коллекции, сняты копии книг и видовых фильмов. Бот приземлялся много раз, часто в труднодоступных районах — в горах, пустынях, на безжизненных островах. Разумеется, случалось это и в обитаемых районах, но бот тотчас уходил в отдаленные укрытия. В последнем десанте участвовал всего один инопланетянин — из-за недомогания второго десантника. И вот этот инопланетянин остался один в районе Туле, на западном побережье Гренландии, потому что бот был сбит. Для меня остается загадкой, почему не сработала гравизащита, мгновенно уводящая боевую ракету с курса. По несчастью, бот был принят за разведывательный самолет без опознавательных знаков.
ИРИНА.
* * *
Признаться, меня весьма озадачило Ваше письмо. Быть может, Вы решили написать фантастический рассказ и в столь необычной форме делитесь со мной замыслом? Как все это понимать?
ВЛАДИМИР.
* * *
Неужели эта простенькая история вызывает у Вас недоумение? Хорошо же. Высылаю фото десантного бота. Можете обратиться к специалистам: они подтвердят, что снимок подлинный.
ИРИНА.
* * *
Получил фото. Благодарю Вас. Чем я могу быть полезен уцелевшему десантнику? И еще: каким образом у Вас оказалось фото? И вообще, при чем тут Вы? Извините за резкость, но шутка Ваша, если только это шутка, мне все же непонятна.
ВЛАДИМИР.
* * *
Вы спрашиваете, при чем тут я? Но потрудились ли Вы показать снимок эксперту? Если нет, прошу это сделать. Собственно, только после этого можно было бы объяснить Вам, при чем тут я. Но я сделаю это сейчас, несколько опережая события. Десантник, который остался в одиночестве на гренландском побережье, — женщина. Еще точнее: это я.
ИРИНА.
* * *
Экспертиза подтвердила подлинность снимка, и все же я поставлен перед необходимостью получить от Вас новые доказательства достоверности происшедшего, не говоря уже о Вашем личном участии в этой предполагаемой экспедиции. Плохо представляю себе даже теоретически, как ракета может сбить инопланетный бот, снабженный гравизащитой. Ведь основное требование к этой защите — надежность именно в подобных ситуациях, не так ли?
ВЛАДИМИР.
* * *
Да, это так. Я уже писала, что для меня осталась загадкой история со злополучной ракетой близ Туле…
Представляю себе, что получилось бы, если бы я обратилась к человеку менее осведомленному. Это похоже на известную притчу (сборник притч погиб, к сожалению, вместе со многими другими материалами нашей экспедиции). Что делать в моем положении? Вы и представить себе не можете, какие неожиданности подстерегали меня, когда я тайком пробиралась к ближайшему порту, чтобы оказаться наконец на борту норвежского траулера. Не буду описывать свои злоключения, Вам не дано их понять. В конце концов меня подобрали туристы-лыжники, и началась моя новая жизнь, под чужим именем, естественно. Так я оказалась в Мурманске, потом — в Петрозаводске. Во время своих странствий я искала человека, который мог бы мне поверить. Выбор пал на Вас. Случайность? Возможно. Я вызвала Вас на откровенность своим первым письмом. Теперь я убедилась, что диалог утомителен, нелегок. И почему это люди, увлеченные какой-то идеей, часто проходят мимо ее воплощения, даже не узнавая родное детище? Вам нужны новые доказательства? Пусть будет так. Высылаю конверт с гибким листом. На листе или, лучше сказать, в листе смонтированы преобразователь и приемопередатчик для связи с окололунным кораблем. Там, на дальней орбите, они еще ничего не знают о судьбе очередного десанта. Прошло лишь два месяца по вашему календарю, а программа рассчитана на пять. Вы сами сделаете то, что должна сделать я: дадите им знать о происшедшем. Вы должны достать долгоиграющую пластинку с записью Сонаты ми-минор Корелли. Включите проигрыватель, поставьте пластинку и, держа за уголок лист, который я выслала, прочитайте вслух мое третье письмо к Вам, начиная со слов: «Пятеро инопланетян изучали Землю…» Музыка служит нам для передачи модулированных сообщений в пространстве (она — ключ, который передается вместе с самим сообщением). Кроме того, музыка не вызывает помех коротковолновикам. Но будьте уверены: самые чувствительные в Солнечной системе приемники настроены на сонату Корелли. Вы тотчас получите ответ, точнее, знак, что передача принята на борту. Тем самым Вы поможете мне: до сих пор я не смогла достать пластинки с записью Корелли.
ИРИНА.
* * *
Я сделал все, о чем Вы просили меня. Когда зазвучала соната, я прочитал третье Ваше письмо. Как только я произнес фразу о самолете, гибкий пластиковый лист засветился мягким, как будто солнечным, светом, хотя на улице был темный спокойный октябрьский вечер. А настольная лампа вдруг погасла на мгновение. Где-то в тайниках моего сознания прозвучало: «Спасибо за помощь!» Слова эти сопровождались музыкальной фразой из Корелли. Если это не ответ, то что это? Может быть, Вы объясните?.. Голос был женский, низкий, бархатный.
ВЛАДИМИР.
* * *
Имя женщины, которая Вам ответила, — Танати. На корабле нас было двое. Теперь, когда Вы как будто убедились в правдивости моих писем, прошу выслать мне диск с записью и лист, если Вас это не затруднит.
ИРИНА-РЭА.
* * *
Одна деталь противоречит самому духу событий, о которых Вы рассказываете. Я имею в виду контакт между цивилизациями. По-видимому, он состоялся? Но если так, почему мы с Вами это допустили? Контакт — это музыка разума, это новые диковинные корабли на стапелях, затем — в сверкающем от звезд пространстве, на новых неведомых землях-планетах. Это событие необыкновенное, ко многому обязывающее обе стороны. Легче всего изобразить встречу братьев по разуму в кино или повести, следуя традициям. Написано об этом немало, но кто поручится, что в книгах отыщется хоть одна правдоподобная ситуация, предвосхитившая события?
Высылаю Вам запись музыки Корелли. Постоянно думаю о том вечере, когда она звучала так обещающе.
ВЛАДИМИР.
* * *
Спасибо за сонату Корелли. Теперь я могу поддерживать связь с кораблем. Утрачены собранные материалы, и я не знаю, как их теперь восстановить.
Вы спрашиваете относительно возможности контактов. Контакты непозволительны, если они охватывают сразу широкий круг людей. Многое тогда изменяется, и нет никакой решительно возможности вернуть события в исходную точку и начать все снова. Представьте, что подобный факт стал всеобщим достоянием. Мгновенно придет в действие механизм, который связан с социальным расслоением во многих странах и другими известными вам явлениями. Начнется борьба за контакты, за использование их в своих целях. Это изменит ход развития, эффект в конечном счете получится отрицательный. Как ни странно, но контакты — не панацея от бед.
Контакты личные, например, наша с Вами переписка, допустимы. Иногда они желательны. Во всяком случае, Ваши письма я жду с нетерпением. Расскажите о себе.
РЭА.
* * *
Если Вас интересуют гербарии и коллекции, я мог бы связаться с моим другом, который работает в Томском ботаническом саду. Нетрудно написать в Киев, в Ташкент, что касается Главного ботанического, то это как раз проще всего, ведь я почти коренной москвич. С этого «почти» я начинаю рассказ о себе в надежде, что и Вы напишете несколько слов, которые будут для меня бесценным подарком (не забывайте о моей профессии).
Я не помню отца, да и не могу его помнить: осталось лишь несколько пожелтевших фотографий, которые моя мать, затем тетка хранили как зеницу ока. Родился я перед самой войной, в дальневосточном городе. Помню снежные метели, сугробы, долгие зимние вечера, а весной — аквамариновую бухту моего детства, где даже в апреле еще плавали льдины, а рядом с ними то тут, то там появлялись нерпы, охотившиеся за рыбой. Над бухтой бродили цветные облака — розовые, жемчужные, коричневые, синие. Нигде позже таких облаков я не видел. И с весны до осени особенный смолистый запах доносили ветры с гор, где на каштаново-серебристых под солнцем каменных горбах зеленел кедровый стланик.
-
hele
- Администратор
- Сообщения: 11399
- Зарегистрирован: 27 июн 2013, 10:53
Re: Художественная литература
Просмотрела роман Германа Гессе "Сиддхартха", потому что меня попросили взять его в библиотеке. Чтобы знать, что есть такой роман...
Гессе к тому же Нобелевский лауреат
«За вдохновенное творчество, в котором проявляются классические идеалы гуманизма, а также за блестящий стиль»
Интересная последовательность событий его жизни, из Вики (сейчас прочитала):
Весной 1921 года в поисках собственного «Я» писатель отправляется в Цюрих на сеансы психоанализа, которые проводит доктор Юнг. В июле в журнале «Neue Rundschau» публикуется первая часть романа Сиддхартха.
Гессе к тому же Нобелевский лауреат
«За вдохновенное творчество, в котором проявляются классические идеалы гуманизма, а также за блестящий стиль»
Интересная последовательность событий его жизни, из Вики (сейчас прочитала):
Весной 1921 года в поисках собственного «Я» писатель отправляется в Цюрих на сеансы психоанализа, которые проводит доктор Юнг. В июле в журнале «Neue Rundschau» публикуется первая часть романа Сиддхартха.
-
Volt
- Администратор
- Сообщения: 4633
- Зарегистрирован: 26 июн 2013, 11:09
- Откуда: Карелия
Re: Художественная литература
Урсула Ле Гуин
Слово для леса и мира одно
Через несколько столетий, в будущем, люди основали лесодобывающую колонию, а также военную базу, названную "Новое Таити", на покрытой буйной растительностью планете, чьи лупоглазые, покрытые зеленым мехом жители образуют культуру, основанную на культе Осознанных Сновидений. Людская жадность вступает в конфликт с невинностью и мудростью местных обитателей, переворачивая их общество с верх на голову.
Слово для леса и мира одно
Через несколько столетий, в будущем, люди основали лесодобывающую колонию, а также военную базу, названную "Новое Таити", на покрытой буйной растительностью планете, чьи лупоглазые, покрытые зеленым мехом жители образуют культуру, основанную на культе Осознанных Сновидений. Людская жадность вступает в конфликт с невинностью и мудростью местных обитателей, переворачивая их общество с верх на голову.
Каждый освещает темноту как может
-
hele
- Администратор
- Сообщения: 11399
- Зарегистрирован: 27 июн 2013, 10:53
Re: Художественная литература
Как похоже на сюжет Аватара...
Здесь даже интереснее, культ Осознанных сновидений. Это может быть что смог или увидел в таком сне, то потом пытаешься реализовать в реальности? Или это служит предсказанием. Предполагаю...
А я читаю Исигуро "Ноктюрны. Пять историй о музыке и сумерках". Это что оказалось в библиотеке , от нобелевского лауреата. Уже вторая, его. Нравится...
Здесь даже интереснее, культ Осознанных сновидений. Это может быть что смог или увидел в таком сне, то потом пытаешься реализовать в реальности? Или это служит предсказанием. Предполагаю...
А я читаю Исигуро "Ноктюрны. Пять историй о музыке и сумерках". Это что оказалось в библиотеке , от нобелевского лауреата. Уже вторая, его. Нравится...
-
hele
- Администратор
- Сообщения: 11399
- Зарегистрирован: 27 июн 2013, 10:53
Re: Художественная литература
"Я как будто бы что-то увидел. Сад, где я ещё не бывал. Он был там, вдали. На пути встречались всякие помехи. Но впервые - он был там. Сад, не виданный мною прежде".
Кадзуо Исигуро. "Виолончелисты"
Кадзуо Исигуро. "Виолончелисты"
-
ivens
- Сообщения: 543
- Зарегистрирован: 01 июл 2016, 08:15
Re: Художественная литература
Читаю "Соло Моно . Путешествие сознания пораженца" Александра Потёмкина
Интеллектуальный роман 21 века.
"Моё сознание функционирует помимо или все своей (чужой) биологической системы."
Интеллектуальный роман 21 века.
"Моё сознание функционирует помимо или все своей (чужой) биологической системы."
-
Volt
- Администратор
- Сообщения: 4633
- Зарегистрирован: 26 июн 2013, 11:09
- Откуда: Карелия
Re: Художественная литература
Сюжет романа разворачивается во Флоренции, Италии XXI века и переплетается с сюжетом «Божественной комедии» Данте Алигьери. В основе романа лежат новые приключения героя «Кода да Винчи» профессора Гарвардского университета Роберта Лэнгдона. На этот раз Лэнгдон видит во сне женщину, напоминающую ему библейскую фразу «ищите — и найдете», которая станет ключом к разгадке таинств. В центре сюжета — первая часть «Божественной комедии» Данте Алигьери «Ад».
Каждый освещает темноту как может
-
Priscilla
- Сообщения: 226
- Зарегистрирован: 30 мар 2018, 09:35
Re: Художественная литература
Книга Дэна Брауна "Происхождение" уже несколько месяцев в топ-10 в магазине Республика.
-
Priscilla
- Сообщения: 226
- Зарегистрирован: 30 мар 2018, 09:35
-
Volt
- Администратор
- Сообщения: 4633
- Зарегистрирован: 26 июн 2013, 11:09
- Откуда: Карелия
Re: Художественная литература
Сегодня приступаю к чтению данной книги.Priscilla писал(а):Книга Дэна Брауна "Происхождение" уже несколько месяцев в топ-10 в магазине Республика.
Бильбао, Испания. Роберт Лэнгдон, Гарвардский профессор религиозной символогии, прибывает в сверхсовременный музей Гуггенхейма в Бильбао, чтобы присутствовать при важном объявлении — открытии, которое «изменит лицо науки навсегда». (Вики)
Каждый освещает темноту как может
-
ivens
- Сообщения: 543
- Зарегистрирован: 01 июл 2016, 08:15
Re: Художественная литература
Когда прочитаете, скажите, о каком открытии идёт речь...
Возможно, с этим связано и название, по английски, Origin
Может быть, тоже почитаю... когда пролистывала, то обратила внимание, что действие происходит то в наше время, то в средние века.
Возможно, с этим связано и название, по английски, Origin
Может быть, тоже почитаю... когда пролистывала, то обратила внимание, что действие происходит то в наше время, то в средние века.
-
Volt
- Администратор
- Сообщения: 4633
- Зарегистрирован: 26 июн 2013, 11:09
- Откуда: Карелия
Re: Художественная литература
Обязательно скажу.ivens писал(а):Когда прочитаете, скажите, о каком открытии идёт речь...
В прологе описывается встреча в библиотеке монастыря Монтсеррат Кирша ученого-компьютерщика, теоретика игр и изобретателя с еврейским философом, знатоком каббалистической космологии Рабби Иегудой Кёвешем, алламой Саидом аль-Фадлом (мусульманским богословом) и епископом Вальдеспино. Кирш сказал следующее:
Начало интригующее.То, что вы сейчас увидите, – презентация моего обращения к миру, которое я планирую сделать примерно через месяц. Но прежде я решил ознакомить с ним самых влиятельных религиозных мыслителей: хочу узнать, как мое открытие воспримут те, кого оно касается в первую очередь. Епископ глубоко вздохнул – скорее устало, чем встревоженно. – Интригующее начало, мистер Кирш. Вы словно намерены показать нечто такое, что потрясет самые основы мировых религий.
Кирш обвел взглядом длинные ряды книг – священные тексты в кожаных переплетах. Я не потрясу основы. Я разрушу все до основания.
Каждый освещает темноту как может
-
Volt
- Администратор
- Сообщения: 4633
- Зарегистрирован: 26 июн 2013, 11:09
- Откуда: Карелия
Re: Художественная литература
Дочитал до главы 9
В этой главе раскрывается, что Керш нашел ответы на насущные вопросы:
В этой главе раскрывается, что Керш нашел ответы на насущные вопросы:
На твой вопрос я ответил и до конца читать не пришлось. Книга очень интересная, дочитаю до конца.Скажи: какие два главных вопроса задает себе человечество на протяжении всей истории? Лэнгдон задумался. – Ну, наверное: «Как все началось?» и «Откуда мы появились?». – Верно, это все один вопрос – первый. А второй логически вытекает из первого, только не «откуда мы появились», а… – «Куда мы идем?» – Именно. Эти две тайны лежат в основе человеческого опыта. Откуда мы? И что нас ждет? Происхождение человека и его предназначение, судьба. – Эдмонд испытующе смотрел на Лэнгдона. – Так вот, Роберт. Я… Я нашел очень простые ответы на эти вопросы.
Каждый освещает темноту как может
-
ivens
- Сообщения: 543
- Зарегистрирован: 01 июл 2016, 08:15
Re: Художественная литература
Направление научного поиска Керша теперь понятно. Да и я кажется читала в какой-то рецензии о теории Дарвина или может с ней там спорят, в связи с этой книгой.
Но ведь самое главное - какие ответы он нашел на эти вопросы. Тем более что они простые. И должны потрясти основы мировых религий. Должно быть что-то неординарное.
Извини, что не читаю тоже эту книгу. Всё же мужской ум и женский имеют разные объемы, и не могу читать слишком много... а то будет перегрузка.
Но ведь самое главное - какие ответы он нашел на эти вопросы. Тем более что они простые. И должны потрясти основы мировых религий. Должно быть что-то неординарное.
Извини, что не читаю тоже эту книгу. Всё же мужской ум и женский имеют разные объемы, и не могу читать слишком много...
а то будет перегрузка.-
Volt
- Администратор
- Сообщения: 4633
- Зарегистрирован: 26 июн 2013, 11:09
- Откуда: Карелия
Re: Художественная литература
Дойду до этого места, напишу. Самому интересно. Что конкретно он открыл?ivens писал(а):Но ведь самое главное - какие ответы он нашел на эти вопросы. Тем более что они простые.
Каждый освещает темноту как может
-
Volt
- Администратор
- Сообщения: 4633
- Зарегистрирован: 26 июн 2013, 11:09
- Откуда: Карелия
Re: Художественная литература
Ну что, прочитал я книгу. Скоро напишу. Дэн Браун использовал последние научные открытия и на основе их написал прекраснейшую книгу. Ждите!!!
Каждый освещает темноту как может
-
Volt
- Администратор
- Сообщения: 4633
- Зарегистрирован: 26 июн 2013, 11:09
- Откуда: Карелия
Re: Художественная литература
Я ожидал, что в книге я найду только личные фантазии Брауна, но к счастью он опирался на волне реальные научные открытия и все отсылки были на реальных учёных и футурологов.
Каждый освещает темноту как может
-
hele
- Администратор
- Сообщения: 11399
- Зарегистрирован: 27 июн 2013, 10:53
-
hele
- Администратор
- Сообщения: 11399
- Зарегистрирован: 27 июн 2013, 10:53
Re: Художественная литература
Прочитала Камю Посторонний. L'etranger
"классическая иллюстрация идей экзистенциализма"
"Экзистенциали́зм (фр. existentialisme от лат. existentia — существование), также философия существования — особое направление в философии XX века, акцентирующее своё внимание на уникальности бытия человека, провозглашающее его иррациональным."
"«Посторонний» занимает первое место в списке «100 книг века по версии Le Monde»" (составлен в 1999 году, значит, книги 21 века в него не входят)
Маленький Принц Сент-Экзюпери там занимает четвертое, Процесс Кафки третье.
Принц слушала (о нем недавно говорили в теме Иллюзия), Процесс прочитала.
Пруст "В поисках утраченного времени" (второе место) пока не читала...
"классическая иллюстрация идей экзистенциализма"
"Экзистенциали́зм (фр. existentialisme от лат. existentia — существование), также философия существования — особое направление в философии XX века, акцентирующее своё внимание на уникальности бытия человека, провозглашающее его иррациональным."
"«Посторонний» занимает первое место в списке «100 книг века по версии Le Monde»" (составлен в 1999 году, значит, книги 21 века в него не входят)
Маленький Принц Сент-Экзюпери там занимает четвертое, Процесс Кафки третье.
Принц слушала (о нем недавно говорили в теме Иллюзия), Процесс прочитала.
Пруст "В поисках утраченного времени" (второе место) пока не читала...
-
hele
- Администратор
- Сообщения: 11399
- Зарегистрирован: 27 июн 2013, 10:53
Re: Художественная литература
В "Хищные вещи века" Стругацких описана организация без организации, по созданию и распространению некоего слега, у которой нет никакой иерархической разветвленной структуры и руководителей, а это (создание и распространение) происходит через обычных людей, которым это показалось/оказалось нужным в какой-то момент.
-
hele
- Администратор
- Сообщения: 11399
- Зарегистрирован: 27 июн 2013, 10:53
Художественная литература
На Красной Площади проходит книжный фестиваль, скоро день рождения Пушкина.
Сегодня там была... все издательства представили выпущенные ими книги.
Сегодня там была... все издательства представили выпущенные ими книги.
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
-
Татьяна
- Сообщения: 5131
- Зарегистрирован: 29 июн 2013, 01:48
Художественная литература
Анатолий Иванов «ВЕЧНЫЙ ЗОВ»
...Он сразу узнал его, Арнольда Михайловича Лахновского, хотя тот неузнаваемо изменился — катастрофически постарел, сморщился, стал будто ещё короче ростом, нос похудел и заострился. Глаза лишь, кажется, были прежними — они так же насмешливо поблёскивали, как давно-давно, так же продавливали насквозь.
Полипов был уверен, что увидит Лахновского в немецком мундире, но тот стоял перед ним, опираясь на трость, в каком-то расстёгнутом коричневом сюртуке; он почему-то ждал, что тот заговорит с ним на немецком языке, но Лахновский вообще ничего не говорил, стоял перед ним и, склоняя маленькую голову то вправо, то влево, осматривал с головы до ног.
Комната была, кажется, богато обставлена, но Полипов в первую минуту ничего не замечал. Лишь потом как из тумана начали проступать какие-то гнутые кресла, тяжёлые шторы, закрывавшие окна, круглый на растопыренных ногах стол, покрытый толстой, с длинной бахромой скатертью.
— Ну, здравствуйте, уважаемый, — произнёс Лахновский по-русски.
Полипов хотел ответить, но с испугом и изумлением почувствовал, что горло ему перехватило как верёвкой, а язык не повинуется. Он только что-то промычал.
Лахновский беззвучно усмехнулся и, обернувшись, сердито сказал Валентику:
— Через полтора часа зайдёшь. В советской форме.
Валентик молча вышел. Лахновский подождал, пока за ним закроется дверь, опять оглядел с ног до головы Полипова, будто прикидывая: как же поступить с ним? В этом раздумье своём он даже устало вздохнул и произнёс слова, которых меньше всего Полипов ожидал:
— Проголодался, понятно… Идём ужинать. — Шагнул к стене и толкнул скрытую портьерой дверь в смежную комнату. — Сюда. Чего стоишь? Иди.
Полипов повиновался. Шаркая отяжелевшими ногами, прошёл мимо Лахновского, переступил невысокий порог.
Эта комната была поменьше, окна, как и в первой, плотно занавешены. Какая-то молодая женщина в ярко-синем коротком, выше колен, халате, с ярко накрашенными губами заканчивала накрывать стол.
— Садись, — сказал Лахновский Полипову, сам сел первый, расстегнув свой сюртук, взял салфетку, сунул конец за воротник льняной рубахи, в котором болталась жидкая, сморщенная шея.
Женщина в халате открыла один из судков, разлила в тарелки суп.
Судки, тарелки, хлебница, перечница, солонка — всё было тонкого, дорогого, не советского, отметил Полипов, фарфора.
— Ступай, Леокадия, — негромко сказал женщине Лахновский. — Мы сами.
Она всхлипнула, пошла, на ходу достала платочек, прижала его к глазам.
— Партизаны шлёпнули позавчера её… хозяина, — непонятно проговорил Лахновский, размешивая суп в тарелке. — Из Орла, от командования, возвращался. Под самой деревней подстерегли. Живьём хотели, видимо, взять. А он не дался, начал отстреливаться. Мы подоспели, да поздно… Сегодня похоронили.
«Ага, я слышал музыку», — хотел сказать Полипов, но не посмел. И, кроме того, был не уверен, вернулась ли к нему речь. И ещё ему хотелось почему-то сказать: «А я думал — вы её хозяин». Но и этого он не произнёс.
— Потому тебе и пришлось… там побыть. Ну, ешь.
Ошеломлённый всем случившимся, встречей с Лахновским, Полипов не произнёс ещё ни слова. Промолчал и сейчас. Ложка в его руке дрожала. Хлебнув несколько раз, он неожиданно вспомнил, как Валентик всадил нож в горло Березовскому, громко звякнул ложкой о тарелку и отложил её, стал невидящими глазами смотреть куда-то в сторону.
Лахновский на это никак не отреагировал, невозмутимо продолжал есть. Чтобы не расплескать из ложки, он поддерживал её кусочком хлеба.
Ещё раз Полипов вздрогнул, когда Лахновский как-то неожиданно проговорил:
— Чего молчишь-то?
— Не могу… опомниться, — с трудом, осевшим голосом выдавил из себя Полипов.
— Не рад, хе-хе, встрече? Нехорошо, Пётр Петрович…
Скрипучий смешок Лахновского, собственный голос и эти три обычных слова, которые он произнёс с неимоверным усилием, как-то вывели Полипова из оцепенения, вернули его в реальность, чудовищную и непостижимую.
— Боже мой! Боже мой! — дважды вздохнул он.
— Как… Полина Сергеевна поживает? Супруга? Помню её, хе-хе… Помню.
— Я думал, вас… вы…
— Ты думал, что меня уже нет в живых? Надеялся, что я подох? — нахмурился Лахновский. — Ишь ты гусь! Вон какой жирный! Отъелся на советских харчах!
И, будто вспомнив, что сам-то стал теперь худым и дряблым, подвинул к себе другой судок, выволок оттуда отварного цыплёнка, брызгая на салфетку, прикрывавшую грудь, разорвал его, один кусок бросил на тарелку, другой принялся не спеша объедать.
Полипов, испытывая перед этим человеком леденящий страх и чувствуя одновременно брезгливость к нему, отвернулся и опять стал смотреть в угол.
Покончив с цыплёнком, Лахновский вытер салфеткой пожухлые свои губы, беззвучно пожевав ими, произнёс:
— Н-ну-с? А я так, знаете, рад, Пётр Петрович… Вот… смотрю на вас и вспоминаю прошлое. Сибирь, Сибирь! Великолепный край. Всё думаю: как же там жизнь-то идёт, а? И как вы там?
— Жена… о которой, как я понял, вы храните приятные воспоминания, до войны переписывалась с вами. И в письмах всё, конечно, обо мне… И о жизни в Сибири…
— Да, конечно, конечно, — дважды кивнул Лахновский.
— Где я нахожусь? И что вам теперь-то от меня надо? — прямо спросил Полипов.
— В деревне Шестоково. Здесь расположена одна из немецких разведывательных групп системы «Виддера». Слышали что-нибудь про «Виддер»?
Глаза Полипова сделались круглыми, левый уголок рта дёрнулся. Заметив это, Лахновский усмехнулся:
— Как понимаете, я сообщил вам тайну государственной важности. Но вы же свой человек…
Уголок рта у Полипова ещё раз дёрнулся, и он, чтобы скрыть это, чуть отвернулся. Но теперь почувствовал, как горят его уши, особенно почему-то правое, обращённое к этому проклятому Лахновскому. «Свой человек… Свой человек…» — долбило где-то в глубине сознания, вызывая раздражение и протест. Ему хотелось закричать: «Какой я вам свой?! Какой я вам свой?!» — но одновременно Полипов понимал, что не закричит, потому что это бесполезно, потому что этот Лахновский обольёт его опять своей дружеской и дьявольской улыбкой и спросит, как когда-то давным-давно: «Не кажется ли вам самому ваше поведение несколько смешноватым?»
Он, Пётр Петрович Полипов, никогда не любил вспоминать о своём прошлом, старался не думать о нём. Но сейчас из тёмных глубин памяти сама собой всплыла та следственная камера при Томской городской жандармерии, хозяином которой был вот этот человек, открывший сейчас металлическую табакерку и закладывающий в чёрные ноздри табак. Тогда он был молод, вылощен, форменный его китель горел пуговицами. И он не нюхал тогда табак, а курил. Вон той, правой рукой он обхватил тогда его голову, а левой начал тыкать в глаз горящей папиросой, требуя ответить на один-единственный вопрос: «Зачем приехал в Томск? Зачем приехал в Томск? Зачем приехал в Томск?» И что же дальше получилось? Нет, нет, он, Петька Полипов, не хотел тогда выдавать Антона Савельева, с которым они приехали в Томск за типографским оборудованием, чтобы наладить выпуск в Новониколаевске подпольной газеты. И он не выдал бы, если бы не Лиза, эта колченогая девчонка. Что она сейчас ему? Ничего, пустое место. А тогда? Вот ведь как бывает… Конечно, он понимал тогда, что Лахновский подержал бы их с Антоном в тюрьме… ну, поизмывались бы над ними… И всё равно выпустили бы за неимением улик. Но вдруг почудилось ему, этот же Лахновский подсказал, что очень просто может он, Петька Полипов, получить эту девчонку с длинными угольно-чёрными бровями, в больших зеленоватых глазах которой вечно жила какая-то таинственность. Вроде затмение какое-то нашло на него тогда. И вот:
«— Что я… должен… для этого сделать?
— Сказать, зачем вы приехали в Томск.
— Сколько… сколько лет дадите ему… Савельеву?
— Смотря по тому, с какой целью он приехал в Томск…»
Вон как ловко и умело вёл тогда разговор этот Лахновский. Уже не ВЫ , а только ОН! Смотря, значит, по тому, с какой целью ОН приехал в Томск. Но это сейчас ему, Полипову, всё ясно и понятно как на ладони. Но тогда он не заметил этой тонкости в словах Лахновского и потребовал:
«— При одном условии — я вне подозрения.
— М-м… При одном условии и с нашей стороны… Мы сажаем вас на несколько месяцев в тюрьму… в камеру с политическими. Вы должны нас постоянно информировать об их разговорах, планах, связях с волей. Выйдя из тюрьмы, вы принимаете участие в работе вашей партийной организации, подробнейшим образом информируя…
— Довольно! Кончайте…»
Он, Пётр Петрович Полипов, обливаясь потом, ясно и отчётливо вспомнил сейчас и всё дальнейшее, увидел белый лист бумаги, который положил перед ним Лахновский, услышал даже его хруст.
«— Для начала несколько вопросов. Вожаки вашей городской подпольной организации РСДРП? Их фамилии, клички, явки? В Новониколаевске нелегально проживает бежавший с каторги некто Чуркин, настоящая фамилия которого Субботин. Его местонахождение?»
И ещё дальше:
«— …Мы сделаем так: я дам вам адрес и шифр, на этот адрес вы будете слать мне из Новониколаевска ваши донесения, подписываясь условным именем. Таким образом, ни одна живая душа, кроме меня, не будет знать о вашей… патриотической деятельности на благо России…»
И потом, как следствие, арест Чуркина-Субботина, многие провалы новониколаевской подпольной организации РСДРП, неоднократные аресты Антона Савельева. Его, Полипова, тяжкая жизнь, полная животного страха перед возможным каждую минуту разоблачением, сложные отношения с Лизой, перешедшие в неприязнь, потом в откровенную вражду. Когда он думал, что всё прошлое утонуло во тьме времени, появляется вдруг в его жизни Полина, выросшая дочь завербованного тем же Лахновским провокатора Свиридова, ставшего потом следователем белочешской контрразведки, а вместе с Полиной всплыл и сам Лахновский. Рядом его не было, но зловещую его тень Полипов всегда ощущал над собой. Она всегда могла обрушиться на него, раздавить, уничтожить. Постоянное ощущение опасности рождало ненависть к Полине, а чувство самосохранения заставляло эту ненависть не выплёскивать, копить в себе, и, на словах всё же возражая против её рекомендаций по части отношения к людям, скажем, к тем же Засухину, Кошкину или Баулину, на деле выполнять их. Кому объяснить и кто поймёт, что не он посадил этих троих, а Полина Сергеевна, урождённая Свиридова, никаких постов не занимающая и никакой властью не обладающая, домохозяйка, неслышно разгуливающая по комнатам обычно нечёсаная, в грязном халате и мягких тапочках?! Вот парадокс… С началом войны родилась надежда, что уж теперь-то сгорит где-нибудь Лахновский, этот зловещий человек, ведь стар теперь и должен быть немощен, не выжить ему. Вот и письма его к Полине прекратились… Эта надежда крепла, и, хотя служебные дела его, отношения с Кружилиным, с тем самым Чуркиным-Субботиным всё осложнялись, на душе становилось легче, сваливалась потихоньку с него прежняя тяжесть. Как сложится жизнь его дальше, он, естественно, знать не мог, но что-то представлял себе частенько более или менее благополучное, смотрел вперёд с надеждой. В победу немцев он, во всяком случае, не верил, военная служба его не так опасна. Субботина клонят к земле его годы, вряд ли долго протянет, Лахновский с горизонта исчез…
А он — вот он, этот зловещий человек, одряхлевший телом, но имеющий по-прежнему неограниченную власть над ним! И эту власть он показал, продемонстрировал… А сейчас сидит, положив обе руки на трость, смотрит на него пристально, сузив глаза, режет ими… Чего смотрит! Что хочет высмотреть в нём?!
Полипов рукавом измятой гимнастёрки отёр взмокшее, распаренное лицо, прохрипел:
— Довольно! Кончайте…
Он и не заметил, что произнёс те же два слова, которые выдавил из себя когда-то давным-давно в следственной камере при Томской городской жандармерии и которые только что всплывали у него в памяти. Но мгновение спустя понял это, потому что Лахновский, не отрывая от его лица насмешливого взгляда, чуть скривил бесцветные губы и как-то вкрадчиво, но без насмешки спросил:
— О давних и добрых наших отношениях, Пётр Петрович, размышляете?
Это было уже слишком. Полипов резко вскочил. И, чувствуя, как горло опять перехватывает верёвкой, торопливо выдавил:
— Вы… что, дьявол? Дьявол, спрашиваю?!
Лахновский молчал. Обе руки его так же лежали на трости. Он только пальцами верхней руки побарабанил по нижней.
Это Полипова выбило из себя окончательно. Он крутнулся, схватился побелевшими пальцами за спинку стула, на котором сидел, словно собирался обрушить его на Лахновского, и, задыхаясь, прокричал:
— О добрых?! Вы… ты… Это какое-то проклятье надо мной! Всю жизнь, всю жизнь! За что?! За что?!
Лахновский всё это выслушал терпеливо. Ни одна складка на его лице не шевельнулась. И лишь когда Полипов умолк, проговорил тихо:
— Успокойтесь, Пётр Петрович. — Опираясь на свою трость, поднялся. — Я вас отпущу. Пойдёмте в ту комнату. Окна у нас закрыты, а там всё же воздуху побольше.
И, покачивая плечами, пошёл от стола к дверям.
* * * *
— Да, я тебя отпущу, — опять перешёл на «ты» Лахновский, уселся в одно из кресел. Свою трость он снова поставил между ног и снова уложил на неё руки.
— Отпустите… — Полипов остановился возле стола, застланного толстой, тяжёлой скатертью с длинной бахромой. — Зачем тогда всё это… — Полипов сделал неопределённое движение головой, не то кивнул куда-то, не то боднул воздух, — зачем тогда меня этот Валентик ваш… При этом он человека убил.
— Человека… — Лахновский брезгливо шевельнул губами. — Эко событие! С тех пор как на земле появились эти странные существа — люди, они истребляют друг друга. Иначе их расплодилось бы слишком много. Сейчас они убивают друг друга миллионами.
— Философ вы…
Лахновский пожал плечами, как бы говоря — не знаю, мол, — и добавил:
— Истребление друг друга дело для людей нормальное.
— Что-то подобное, кажется, поп Мальтус проповедовал.
— Он не дурак был, этот поп… как бы вы, коммунисты, против этого ни возражали. Да ты садись.
Полипов, однако, стоял. Лахновский глядел на него не мигая, как удав на жертву. И, словно повинуясь этому взгляду, Полипов взял стул, придвинул его к столу и сел.
— Вот так, — удовлетворённо произнёс Лахновский не то в адрес Полипова, не то отвечая каким-то своим мыслям. — Я не философ. Какой я философ? Но история подтвердила: когда людей на земле становится слишком много, порядка на ней с каждым годом меньше и меньше. Большим стадом пастуху трудно управлять. И чем больше стадо увеличивается, тем скорее выходит из повиновения.
Полипов сидел, опустив голову, но при этих словах приподнял её.
— В высшей степени интересно… И кто же пастух этот?
— А тот… кто пасёт народы жезлом железным, как сказано в Библии. Господь наш.
Полипов успокаивался всё больше. В какой-то момент, наступивший вскоре после слов Лахновского: «Я вас отпущу», Петру Петровичу вдруг показалось, будто всё происшедшее с ним за последние сутки произошло, собственно, не с ним, а с кем-то другим, а он был при этом лишь свидетелем. Чувство это, родившись наперекор сознанию, всё укреплялось, оправдывало в нём что-то, и одновременно под черепом зашевелилось любопытство: если отпустит, как же он тогда? Куда же ему идти, как объяснить своё отсутствие и в редакции, и в войсках?
— Вы что же, Арнольд Михайлович, в бога верите? — спросил он с просквозившей лёгонькой иронией.
Лахновский лишь качнул головой, но не утвердительно, а как-то неопределённо, будто не соглашаясь, но и не протестуя против иронии в голосе Полипова.
— Не верите вы, — сказал тот. — Ни тогда… в те давние годы не верили, ни сейчас.
Лахновский опять сделал головой такое же движение. На этот раз он ещё едва заметно пожал плечами и как-то горестно вздохнул.
— Если хотите отпустить, зачем вы меня притащили сюда? — ещё раз прямо спросил Полипов.
— От начальника нашей «Абвергруппы» Бергера потребовали человека для какого-то задания в русском тылу. Что это за задание, я не знаю. Но, по всему видать, очень уж серьёзное — из самого Берлина в Орёл по поводу такого человека звонили. Ну, а из Орла к нам. Знаю только, что этот человек должен быть для русских абсолютно вне подозрения. Видно, для какой-то крупной диверсии или теракта он понадобился. Вот я и подумал: не подойдёшь ли ты?
По мере того как Лахновский говорил это тихим, ровным голосом, спокойствие Полипова исчезало, улетучивалось, внутри у него всё леденело. Холод, возникший сначала в груди, растекался вверх и вниз по всему телу, онемели ноги, руки и, кажется, язык.
— Это… что теракт? — всё же выдавил он.
— Террористический акт, — спокойно проговорил Лахновский. — Понадобилось, видимо, какого-то крупного советского деятеля убрать. Раз в тылу, значит, не военного. А может, и военного.
Полипов был теперь бледен, как стена.
— Н-нет, — вымолвил он, засунул два пальца за грязный воротник, подёргал его, не расстёгивая. — Вы что?! На такое дело… я не гожусь. И не пошёл бы никогда! Вы… ты… слышишь?!
Лахновский промолчал, затем как-то сожалеюще вздохнул.
— Никогда! Слышишь?! — дважды вскричал Полипов, поднялся.
— Слышу, не ори, — ответил Лахновский. — И сядь!
Старик чуть приподнял голову. Этого было достаточно, чтобы Полипов плюхнулся обратно на своё место. Уже сидя, почувствовал, как дрожат его ноги, как судорога сводит икры.
В комнате с плотно занавешенными окнами стояла тишина, ни один звук не долетал снаружи. И эта тишина, молчание Лахновского, который снова полез за табакеркой, угнетающе давили на Полипова, воздуху ему не хватало, он задыхался.
— Не пойдёшь… — Лахновский взял щепотку табаку. — А куда бы ты делся? Да партизаны, говорю, прикончили Бергера… на твоё счастье. Когда он из Орла возвращался.
«Ага, это хозяин той женщины… хозяин той женщины», — лихорадочно промелькнуло в голове у Полипова. Сердце его билось гулко, а дрожь в ногах стала утихать.
Лахновский со свистом втянул табак в ноздри, хотел чихнуть, закрыл было уже глаза в блаженстве, но словно передумал, зло поглядел на Полипова и стал прятать в карман табакерку. Покончив с этим, застыл в прежней позе.
Посидев так с минуту, по-старчески вздохнул:
— Да и я, Пётр Петрович, теперь вижу, что не годишься. Потому и отпускаю тебя с миром. Живи, сколько бог пошлёт, и помогай нам, как прежде.
На лице Полипова отразилось недоумение.
— А я тебе одним примером это поясню, — усмехнулся Лахновский. — Вот ты насмерть затоптал несколько коммунистических фанатиков… как их? Засухин, кажется, фамилия одного. А других — забыл, давно Полина Сергеевна мне писала. Да не в фамилиях дело. Разве это не помощь? Сколько бы они вредных для нас дел наделали?!
Этот дряхлый Лахновский, этот старик говорил возмутительные вещи, против которых вдруг запротестовало всё существо Полипова, а в голове его заметалось: да, с одной стороны, так, он их… с помощью Алейникова… Знает ли этот проклятый Лахновский про Алейникова? Знает, конечно, разве Полина не написала? Но с другой стороны, всё это намного сложнее. С другой-то стороны — при чём тут он? Алейников это! Ну да, при его, Полипова, желании, можно сказать даже — с его помощью. Но этого никто и никогда не докажет. Такое уж время. Вон Кружилин, даже Субботин — и те не осмелились бросить ему такое обвинение. А этот Лахновский… Наглец! Какой наглец!
Пётр Петрович Полипов, кажется, забыл, где он находится, и, возмущённый, поднялся было, чтобы возразить ему. Но тут же напоролся на острые, неподвижные зрачки Лахновского, мысли, беспорядочно толкущиеся в мозгу, сразу исчезли. И он, вскочив, нелепо стоял, безмолвный, одной рукой опираясь о стол, другой о спинку стула.
— Ну, оправдываться хочешь? — выждав, проговорил Лахновский. — Говори. А я послушаю.
Но говорить Полипову было нечего, оправдываться, собственно, не перед кем и ни к чему. Постояв, он медленно и тяжко осел, стул под ним заскрипел.
— Вот, видишь… — На изношенном лице Лахновского проступило что-то живое. — Как говорится у нас, у русских, против фактов не попрёшь.
— Вы… вы не русский. Нет! — неожиданно для самого себя, желая в чём-то возразить Лахновскому, бросил Полипов.
Прикрыв было сморщенные веки, Лахновский быстро вскинул их, посмотрел на Полипова с недоумением. И промолвил с грустной усмешкой:
— А вы, Пётр Петрович?
Полипов хотел ответить утвердительно. Но не ответил, только снова, второй раз за сегодняшний вечер, вспомнил, как он когда-то бросал в лицо жене наполненные злобой и яростью слова, что он русский и ему ненавистна даже сама мысль, что русскую землю топчут иноземцы, что немцам никогда не победить России. И ещё вспомнил, как Полина, слушая его, сперва насмешливо улыбалась, а потом, кажется, на лице её появилось недоумение, какое-то беспокойство.
Полипов ничего не сказал, а Лахновский и не требовал ответа на свой вопрос, он, кажется, тут же забыл о нём. Он, по-прежнему сложив обе руки на трость, сидел неподвижно и смотрел в сторону, на закрытое, кажется, ставнями окно и занавешенное изнутри тяжёлой шторой. Потом неглубоко вздохнул и произнёс:
— Стар я, Пётр Петрович… Вот что жалко. Умру скоро. Не увижу нашей победы.
— Какой? Немецкой?
Лахновский дёрнул веками, полоснул глазами Полипова.
— Нет… Гитлер — он дурак. Ах, боже мой, какой он идиот!
— Любопытно, — уронил Полипов, сдержанно усмехнувшись. — Объясните уж тогда, почему он…
Слова «дурак» и «идиот» Полипов произнести не решился.
— Что же… я объясню, — после непродолжительного молчания сказал Лахновский. — До июня сорок первого года это была самая могущественная сила в мире, способная перекроить мир. Страны падали перед ним, как трава под косой. Вся Европа стояла на коленях. Вся. Только Англия… Вы хорошо помните те события?
— Как же… газеты читал, — неопределённо ответил Полипов.
— Ага, — кивнул белой головой Лахновский. — Тогда знаете, что такое Дюнкерк. И вот представьте — по-моему, это не трудно представить, — что бы произошло, если бы тогда, в сороковом году, после разгрома французов и бегства англичан, Гитлер переправил бы свои дивизии через Ла-Манш и напал на Англию? Что, а? Сколько бы продержались англичане? Неделю? Две? Ну?
— Не знаю, — сказал Полипов.
— «Не знаю»… — буркнул недовольно Лахновский. — Очень бы недолго. Очень бы скоро немцы вошли в Лондон, как они входили в столицы всех европейских государств. Не было силы, которая могла их остановить. Не было, понимаете?! — визгливо вскрикнул он.
— Д-да… пожалуй.
Лахновский будто удовлетворился этими словами, успокоился, только часто и торопливо дышал. Но потом и дыхание его стало ровнее и тише.
— Ну… вот. А теперь и подумайте. Сейчас Англия и Америка — союзники России. Второй фронт они не открывают, и я не знаю, откроют ли! Никто пока этого не знает. Но они — союзники России, помогают ей вооружением, продовольствием… не знаю, чем ещё. Подумайте, говорю, с кем была бы сейчас Америка, эта могущественная страна, если бы Англия была под властью Гитлера, воевала на его стороне. А, с кем? Не с Гитлером?
— Да, да, возможно… — Полипов вытер опять вдруг выступившую на лбу испарину. — Вполне возможно. Потому что… всё это логично вы…
Лахновский ждал этих слов напряжённо, как ждёт подсудимый приговора, и, чтобы лучше расслышать, даже вытянул в сторону Полипова длинную, жилистую шею.
— Именно, — произнёс он удовлетворённо. — Именно логично. Америка неизбежно была бы на стороне Германии. И тогда бы… А теперь…
Лахновский низко уронил голову, коснулся лбом сложенных на трости рук и так застыл.
По-прежнему стояла глухая, гнетущая тишина. Над столом висела фарфоровая керосиновая лампа с абажуром, было слышно, как потрескивал за стеклом язычок пламени. «В лампе, видимо, не керосин, а бензин», — подумал Полипов.
— Невероятно, непостижимо… — простонал Лахновский, отрывая голову от сложенных на трости рук. — Как же мог Гитлер, опытный политик, так чудовищно просчитаться? А? Отвечайте!
— Я вам Гитлер, что ли? — обозлённо сказал Полипов, — Как он мог? Он, видимо, боялся, что ещё год-два — и Советский Союз станет ему не по зубам…
Произнеся всё это, особенно слова «не по зубам», Полипов несколько смутился, даже испугался. «Чёрт его знает… оскорбится ещё, проклятый старик», — мелькнуло у него. Но Лахновский лишь бросил коротко:
— Ну?
— Вы же знаете… Мы стремительно развивали индустрию, оборонную промышленность. Гитлер же это понимал.
— Да, может быть. Может быть… — Лахновский вздохнул теперь глубоко. — Ну и что? Пусть год, пусть два… Зато вся мощь Англии и Америки была бы в распоряжении Гитлера. Теперь же, после Сталинграда… И сейчас вот на курском направлении началось. Скоро нам из этого Шестокова придётся, видимо, убираться. Вон партизаны обнаглели — под самой деревней шныряют. Бергера убили… Он, видимо, нужен был им живым. И я им нужен живым. Да, теперь жди нападения на самое Шестоково. Вот такие дела, такие дела, Пётр Петрович…
Лахновский вдруг рывком выкинул из кресла своё тело, торопливо пошёл, тыкая тростью в ковры, к противоположной стене, будто намереваясь с ходу проломить её. Но у самой стены стремительно повернулся, пошёл, почти побежал назад.
— Вот такие дела, Пётр Петрович! — повторил он, останавливаясь возле кресла. — Нет, Гитлеру этой войны не выиграть. А это значит… это значит, что нам не выиграть вообще… в этом веке.
Помолчав, послушал зачем-то тишину. И в этой полнейшей тишине ещё раз воскликнул:
— В этом веке!
Сел на старое место, нахохлился, будто его грубо и несправедливо обидели.
— Как это горько сознавать, Пётр Петрович! Как горько умирать с этой мыслью!
Полипов, изумлённый, ничего не мог сказать. Да Лахновский и не требовал этого.
За дверью, закрытой портьерой, послышался шум, какой-то скрип, напомнивший, что жизнь где-то там ещё не кончилась, ещё продолжается, жуткая и непонятная. Полипов повернул к двери голову. Портьера колыхнулась, и появился Кузин-Валентик в той же форме подполковника советских войск.
— Герр штандартенфюрер… — начал было он, но Лахновский досадливо махнул рукой:
— Сейчас. Подождите там…
Полипов понял, что этот тип явился в связи с его дальнейшей судьбой, распоряжение о которой скоро последует. «Какова она теперь будет? И чем всё кончится?» — думал он, чувствуя подступившую к горлу тошноту.
— Да, плохи дела у немцев, коль они решились на крайности… на физическое устранение кого-то из советского руководства. Может быть, самого главного руководителя… — произнёс Лахновский.
Губы Полипова побелели и сами собой открылись.
— Не может быть… Не может…
— Ну, всё может быть. Я, впрочем, не утверждаю. Так, догадки. Да не трясись! Твоя кандидатура, к счастью для тебя, отпала… в связи с гибелью Бергера. — Он насмешливо оглядел Полипова, который в своей грязной гимнастёрке с помятыми погонами был жалок и непригляден. — Да если б и не отпала, не прошла бы. Вон какие молодцы имеются, — кивнул он за дверь, куда вышел Валентик. — Такие пойдут на всё. На всё!
Последние слова он вытолкнул из себя с трудом, багровея от накатившего вдруг приступа удушья. Затем, дёргая истёртой, морщинистой шеей, долго кашлял, прикладывая ко рту выхваченный из кармана платок.
Не переставая кашлять, он вынул из другого кармана тёмный пузырёк, высыпал из него на трясущуюся ладонь две или три пилюли, торопливо бросил их в рот.
Кашлять он продолжал и после того, как проглотил пилюли, но уже тише и реже и наконец перестал совсем. Вытер платком слезящиеся глаза.
— Уф! — вздохнул он облегчённо, спрятал платок. — Хороши пилюльки. Без них бы… По части химии немцы молодцы.
«Верно: газовые камеры придумали, душегубки всякие…» — подумал Полипов, но вслух не произнёс.
...Он сразу узнал его, Арнольда Михайловича Лахновского, хотя тот неузнаваемо изменился — катастрофически постарел, сморщился, стал будто ещё короче ростом, нос похудел и заострился. Глаза лишь, кажется, были прежними — они так же насмешливо поблёскивали, как давно-давно, так же продавливали насквозь.
Полипов был уверен, что увидит Лахновского в немецком мундире, но тот стоял перед ним, опираясь на трость, в каком-то расстёгнутом коричневом сюртуке; он почему-то ждал, что тот заговорит с ним на немецком языке, но Лахновский вообще ничего не говорил, стоял перед ним и, склоняя маленькую голову то вправо, то влево, осматривал с головы до ног.
Комната была, кажется, богато обставлена, но Полипов в первую минуту ничего не замечал. Лишь потом как из тумана начали проступать какие-то гнутые кресла, тяжёлые шторы, закрывавшие окна, круглый на растопыренных ногах стол, покрытый толстой, с длинной бахромой скатертью.
— Ну, здравствуйте, уважаемый, — произнёс Лахновский по-русски.
Полипов хотел ответить, но с испугом и изумлением почувствовал, что горло ему перехватило как верёвкой, а язык не повинуется. Он только что-то промычал.
Лахновский беззвучно усмехнулся и, обернувшись, сердито сказал Валентику:
— Через полтора часа зайдёшь. В советской форме.
Валентик молча вышел. Лахновский подождал, пока за ним закроется дверь, опять оглядел с ног до головы Полипова, будто прикидывая: как же поступить с ним? В этом раздумье своём он даже устало вздохнул и произнёс слова, которых меньше всего Полипов ожидал:
— Проголодался, понятно… Идём ужинать. — Шагнул к стене и толкнул скрытую портьерой дверь в смежную комнату. — Сюда. Чего стоишь? Иди.
Полипов повиновался. Шаркая отяжелевшими ногами, прошёл мимо Лахновского, переступил невысокий порог.
Эта комната была поменьше, окна, как и в первой, плотно занавешены. Какая-то молодая женщина в ярко-синем коротком, выше колен, халате, с ярко накрашенными губами заканчивала накрывать стол.
— Садись, — сказал Лахновский Полипову, сам сел первый, расстегнув свой сюртук, взял салфетку, сунул конец за воротник льняной рубахи, в котором болталась жидкая, сморщенная шея.
Женщина в халате открыла один из судков, разлила в тарелки суп.
Судки, тарелки, хлебница, перечница, солонка — всё было тонкого, дорогого, не советского, отметил Полипов, фарфора.
— Ступай, Леокадия, — негромко сказал женщине Лахновский. — Мы сами.
Она всхлипнула, пошла, на ходу достала платочек, прижала его к глазам.
— Партизаны шлёпнули позавчера её… хозяина, — непонятно проговорил Лахновский, размешивая суп в тарелке. — Из Орла, от командования, возвращался. Под самой деревней подстерегли. Живьём хотели, видимо, взять. А он не дался, начал отстреливаться. Мы подоспели, да поздно… Сегодня похоронили.
«Ага, я слышал музыку», — хотел сказать Полипов, но не посмел. И, кроме того, был не уверен, вернулась ли к нему речь. И ещё ему хотелось почему-то сказать: «А я думал — вы её хозяин». Но и этого он не произнёс.
— Потому тебе и пришлось… там побыть. Ну, ешь.
Ошеломлённый всем случившимся, встречей с Лахновским, Полипов не произнёс ещё ни слова. Промолчал и сейчас. Ложка в его руке дрожала. Хлебнув несколько раз, он неожиданно вспомнил, как Валентик всадил нож в горло Березовскому, громко звякнул ложкой о тарелку и отложил её, стал невидящими глазами смотреть куда-то в сторону.
Лахновский на это никак не отреагировал, невозмутимо продолжал есть. Чтобы не расплескать из ложки, он поддерживал её кусочком хлеба.
Ещё раз Полипов вздрогнул, когда Лахновский как-то неожиданно проговорил:
— Чего молчишь-то?
— Не могу… опомниться, — с трудом, осевшим голосом выдавил из себя Полипов.
— Не рад, хе-хе, встрече? Нехорошо, Пётр Петрович…
Скрипучий смешок Лахновского, собственный голос и эти три обычных слова, которые он произнёс с неимоверным усилием, как-то вывели Полипова из оцепенения, вернули его в реальность, чудовищную и непостижимую.
— Боже мой! Боже мой! — дважды вздохнул он.
— Как… Полина Сергеевна поживает? Супруга? Помню её, хе-хе… Помню.
— Я думал, вас… вы…
— Ты думал, что меня уже нет в живых? Надеялся, что я подох? — нахмурился Лахновский. — Ишь ты гусь! Вон какой жирный! Отъелся на советских харчах!
И, будто вспомнив, что сам-то стал теперь худым и дряблым, подвинул к себе другой судок, выволок оттуда отварного цыплёнка, брызгая на салфетку, прикрывавшую грудь, разорвал его, один кусок бросил на тарелку, другой принялся не спеша объедать.
Полипов, испытывая перед этим человеком леденящий страх и чувствуя одновременно брезгливость к нему, отвернулся и опять стал смотреть в угол.
Покончив с цыплёнком, Лахновский вытер салфеткой пожухлые свои губы, беззвучно пожевав ими, произнёс:
— Н-ну-с? А я так, знаете, рад, Пётр Петрович… Вот… смотрю на вас и вспоминаю прошлое. Сибирь, Сибирь! Великолепный край. Всё думаю: как же там жизнь-то идёт, а? И как вы там?
— Жена… о которой, как я понял, вы храните приятные воспоминания, до войны переписывалась с вами. И в письмах всё, конечно, обо мне… И о жизни в Сибири…
— Да, конечно, конечно, — дважды кивнул Лахновский.
— Где я нахожусь? И что вам теперь-то от меня надо? — прямо спросил Полипов.
— В деревне Шестоково. Здесь расположена одна из немецких разведывательных групп системы «Виддера». Слышали что-нибудь про «Виддер»?
Глаза Полипова сделались круглыми, левый уголок рта дёрнулся. Заметив это, Лахновский усмехнулся:
— Как понимаете, я сообщил вам тайну государственной важности. Но вы же свой человек…
Уголок рта у Полипова ещё раз дёрнулся, и он, чтобы скрыть это, чуть отвернулся. Но теперь почувствовал, как горят его уши, особенно почему-то правое, обращённое к этому проклятому Лахновскому. «Свой человек… Свой человек…» — долбило где-то в глубине сознания, вызывая раздражение и протест. Ему хотелось закричать: «Какой я вам свой?! Какой я вам свой?!» — но одновременно Полипов понимал, что не закричит, потому что это бесполезно, потому что этот Лахновский обольёт его опять своей дружеской и дьявольской улыбкой и спросит, как когда-то давным-давно: «Не кажется ли вам самому ваше поведение несколько смешноватым?»
Он, Пётр Петрович Полипов, никогда не любил вспоминать о своём прошлом, старался не думать о нём. Но сейчас из тёмных глубин памяти сама собой всплыла та следственная камера при Томской городской жандармерии, хозяином которой был вот этот человек, открывший сейчас металлическую табакерку и закладывающий в чёрные ноздри табак. Тогда он был молод, вылощен, форменный его китель горел пуговицами. И он не нюхал тогда табак, а курил. Вон той, правой рукой он обхватил тогда его голову, а левой начал тыкать в глаз горящей папиросой, требуя ответить на один-единственный вопрос: «Зачем приехал в Томск? Зачем приехал в Томск? Зачем приехал в Томск?» И что же дальше получилось? Нет, нет, он, Петька Полипов, не хотел тогда выдавать Антона Савельева, с которым они приехали в Томск за типографским оборудованием, чтобы наладить выпуск в Новониколаевске подпольной газеты. И он не выдал бы, если бы не Лиза, эта колченогая девчонка. Что она сейчас ему? Ничего, пустое место. А тогда? Вот ведь как бывает… Конечно, он понимал тогда, что Лахновский подержал бы их с Антоном в тюрьме… ну, поизмывались бы над ними… И всё равно выпустили бы за неимением улик. Но вдруг почудилось ему, этот же Лахновский подсказал, что очень просто может он, Петька Полипов, получить эту девчонку с длинными угольно-чёрными бровями, в больших зеленоватых глазах которой вечно жила какая-то таинственность. Вроде затмение какое-то нашло на него тогда. И вот:
«— Что я… должен… для этого сделать?
— Сказать, зачем вы приехали в Томск.
— Сколько… сколько лет дадите ему… Савельеву?
— Смотря по тому, с какой целью он приехал в Томск…»
Вон как ловко и умело вёл тогда разговор этот Лахновский. Уже не ВЫ , а только ОН! Смотря, значит, по тому, с какой целью ОН приехал в Томск. Но это сейчас ему, Полипову, всё ясно и понятно как на ладони. Но тогда он не заметил этой тонкости в словах Лахновского и потребовал:
«— При одном условии — я вне подозрения.
— М-м… При одном условии и с нашей стороны… Мы сажаем вас на несколько месяцев в тюрьму… в камеру с политическими. Вы должны нас постоянно информировать об их разговорах, планах, связях с волей. Выйдя из тюрьмы, вы принимаете участие в работе вашей партийной организации, подробнейшим образом информируя…
— Довольно! Кончайте…»
Он, Пётр Петрович Полипов, обливаясь потом, ясно и отчётливо вспомнил сейчас и всё дальнейшее, увидел белый лист бумаги, который положил перед ним Лахновский, услышал даже его хруст.
«— Для начала несколько вопросов. Вожаки вашей городской подпольной организации РСДРП? Их фамилии, клички, явки? В Новониколаевске нелегально проживает бежавший с каторги некто Чуркин, настоящая фамилия которого Субботин. Его местонахождение?»
И ещё дальше:
«— …Мы сделаем так: я дам вам адрес и шифр, на этот адрес вы будете слать мне из Новониколаевска ваши донесения, подписываясь условным именем. Таким образом, ни одна живая душа, кроме меня, не будет знать о вашей… патриотической деятельности на благо России…»
И потом, как следствие, арест Чуркина-Субботина, многие провалы новониколаевской подпольной организации РСДРП, неоднократные аресты Антона Савельева. Его, Полипова, тяжкая жизнь, полная животного страха перед возможным каждую минуту разоблачением, сложные отношения с Лизой, перешедшие в неприязнь, потом в откровенную вражду. Когда он думал, что всё прошлое утонуло во тьме времени, появляется вдруг в его жизни Полина, выросшая дочь завербованного тем же Лахновским провокатора Свиридова, ставшего потом следователем белочешской контрразведки, а вместе с Полиной всплыл и сам Лахновский. Рядом его не было, но зловещую его тень Полипов всегда ощущал над собой. Она всегда могла обрушиться на него, раздавить, уничтожить. Постоянное ощущение опасности рождало ненависть к Полине, а чувство самосохранения заставляло эту ненависть не выплёскивать, копить в себе, и, на словах всё же возражая против её рекомендаций по части отношения к людям, скажем, к тем же Засухину, Кошкину или Баулину, на деле выполнять их. Кому объяснить и кто поймёт, что не он посадил этих троих, а Полина Сергеевна, урождённая Свиридова, никаких постов не занимающая и никакой властью не обладающая, домохозяйка, неслышно разгуливающая по комнатам обычно нечёсаная, в грязном халате и мягких тапочках?! Вот парадокс… С началом войны родилась надежда, что уж теперь-то сгорит где-нибудь Лахновский, этот зловещий человек, ведь стар теперь и должен быть немощен, не выжить ему. Вот и письма его к Полине прекратились… Эта надежда крепла, и, хотя служебные дела его, отношения с Кружилиным, с тем самым Чуркиным-Субботиным всё осложнялись, на душе становилось легче, сваливалась потихоньку с него прежняя тяжесть. Как сложится жизнь его дальше, он, естественно, знать не мог, но что-то представлял себе частенько более или менее благополучное, смотрел вперёд с надеждой. В победу немцев он, во всяком случае, не верил, военная служба его не так опасна. Субботина клонят к земле его годы, вряд ли долго протянет, Лахновский с горизонта исчез…
А он — вот он, этот зловещий человек, одряхлевший телом, но имеющий по-прежнему неограниченную власть над ним! И эту власть он показал, продемонстрировал… А сейчас сидит, положив обе руки на трость, смотрит на него пристально, сузив глаза, режет ими… Чего смотрит! Что хочет высмотреть в нём?!
Полипов рукавом измятой гимнастёрки отёр взмокшее, распаренное лицо, прохрипел:
— Довольно! Кончайте…
Он и не заметил, что произнёс те же два слова, которые выдавил из себя когда-то давным-давно в следственной камере при Томской городской жандармерии и которые только что всплывали у него в памяти. Но мгновение спустя понял это, потому что Лахновский, не отрывая от его лица насмешливого взгляда, чуть скривил бесцветные губы и как-то вкрадчиво, но без насмешки спросил:
— О давних и добрых наших отношениях, Пётр Петрович, размышляете?
Это было уже слишком. Полипов резко вскочил. И, чувствуя, как горло опять перехватывает верёвкой, торопливо выдавил:
— Вы… что, дьявол? Дьявол, спрашиваю?!
Лахновский молчал. Обе руки его так же лежали на трости. Он только пальцами верхней руки побарабанил по нижней.
Это Полипова выбило из себя окончательно. Он крутнулся, схватился побелевшими пальцами за спинку стула, на котором сидел, словно собирался обрушить его на Лахновского, и, задыхаясь, прокричал:
— О добрых?! Вы… ты… Это какое-то проклятье надо мной! Всю жизнь, всю жизнь! За что?! За что?!
Лахновский всё это выслушал терпеливо. Ни одна складка на его лице не шевельнулась. И лишь когда Полипов умолк, проговорил тихо:
— Успокойтесь, Пётр Петрович. — Опираясь на свою трость, поднялся. — Я вас отпущу. Пойдёмте в ту комнату. Окна у нас закрыты, а там всё же воздуху побольше.
И, покачивая плечами, пошёл от стола к дверям.
* * * *
— Да, я тебя отпущу, — опять перешёл на «ты» Лахновский, уселся в одно из кресел. Свою трость он снова поставил между ног и снова уложил на неё руки.
— Отпустите… — Полипов остановился возле стола, застланного толстой, тяжёлой скатертью с длинной бахромой. — Зачем тогда всё это… — Полипов сделал неопределённое движение головой, не то кивнул куда-то, не то боднул воздух, — зачем тогда меня этот Валентик ваш… При этом он человека убил.
— Человека… — Лахновский брезгливо шевельнул губами. — Эко событие! С тех пор как на земле появились эти странные существа — люди, они истребляют друг друга. Иначе их расплодилось бы слишком много. Сейчас они убивают друг друга миллионами.
— Философ вы…
Лахновский пожал плечами, как бы говоря — не знаю, мол, — и добавил:
— Истребление друг друга дело для людей нормальное.
— Что-то подобное, кажется, поп Мальтус проповедовал.
— Он не дурак был, этот поп… как бы вы, коммунисты, против этого ни возражали. Да ты садись.
Полипов, однако, стоял. Лахновский глядел на него не мигая, как удав на жертву. И, словно повинуясь этому взгляду, Полипов взял стул, придвинул его к столу и сел.
— Вот так, — удовлетворённо произнёс Лахновский не то в адрес Полипова, не то отвечая каким-то своим мыслям. — Я не философ. Какой я философ? Но история подтвердила: когда людей на земле становится слишком много, порядка на ней с каждым годом меньше и меньше. Большим стадом пастуху трудно управлять. И чем больше стадо увеличивается, тем скорее выходит из повиновения.
Полипов сидел, опустив голову, но при этих словах приподнял её.
— В высшей степени интересно… И кто же пастух этот?
— А тот… кто пасёт народы жезлом железным, как сказано в Библии. Господь наш.
Полипов успокаивался всё больше. В какой-то момент, наступивший вскоре после слов Лахновского: «Я вас отпущу», Петру Петровичу вдруг показалось, будто всё происшедшее с ним за последние сутки произошло, собственно, не с ним, а с кем-то другим, а он был при этом лишь свидетелем. Чувство это, родившись наперекор сознанию, всё укреплялось, оправдывало в нём что-то, и одновременно под черепом зашевелилось любопытство: если отпустит, как же он тогда? Куда же ему идти, как объяснить своё отсутствие и в редакции, и в войсках?
— Вы что же, Арнольд Михайлович, в бога верите? — спросил он с просквозившей лёгонькой иронией.
Лахновский лишь качнул головой, но не утвердительно, а как-то неопределённо, будто не соглашаясь, но и не протестуя против иронии в голосе Полипова.
— Не верите вы, — сказал тот. — Ни тогда… в те давние годы не верили, ни сейчас.
Лахновский опять сделал головой такое же движение. На этот раз он ещё едва заметно пожал плечами и как-то горестно вздохнул.
— Если хотите отпустить, зачем вы меня притащили сюда? — ещё раз прямо спросил Полипов.
— От начальника нашей «Абвергруппы» Бергера потребовали человека для какого-то задания в русском тылу. Что это за задание, я не знаю. Но, по всему видать, очень уж серьёзное — из самого Берлина в Орёл по поводу такого человека звонили. Ну, а из Орла к нам. Знаю только, что этот человек должен быть для русских абсолютно вне подозрения. Видно, для какой-то крупной диверсии или теракта он понадобился. Вот я и подумал: не подойдёшь ли ты?
По мере того как Лахновский говорил это тихим, ровным голосом, спокойствие Полипова исчезало, улетучивалось, внутри у него всё леденело. Холод, возникший сначала в груди, растекался вверх и вниз по всему телу, онемели ноги, руки и, кажется, язык.
— Это… что теракт? — всё же выдавил он.
— Террористический акт, — спокойно проговорил Лахновский. — Понадобилось, видимо, какого-то крупного советского деятеля убрать. Раз в тылу, значит, не военного. А может, и военного.
Полипов был теперь бледен, как стена.
— Н-нет, — вымолвил он, засунул два пальца за грязный воротник, подёргал его, не расстёгивая. — Вы что?! На такое дело… я не гожусь. И не пошёл бы никогда! Вы… ты… слышишь?!
Лахновский промолчал, затем как-то сожалеюще вздохнул.
— Никогда! Слышишь?! — дважды вскричал Полипов, поднялся.
— Слышу, не ори, — ответил Лахновский. — И сядь!
Старик чуть приподнял голову. Этого было достаточно, чтобы Полипов плюхнулся обратно на своё место. Уже сидя, почувствовал, как дрожат его ноги, как судорога сводит икры.
В комнате с плотно занавешенными окнами стояла тишина, ни один звук не долетал снаружи. И эта тишина, молчание Лахновского, который снова полез за табакеркой, угнетающе давили на Полипова, воздуху ему не хватало, он задыхался.
— Не пойдёшь… — Лахновский взял щепотку табаку. — А куда бы ты делся? Да партизаны, говорю, прикончили Бергера… на твоё счастье. Когда он из Орла возвращался.
«Ага, это хозяин той женщины… хозяин той женщины», — лихорадочно промелькнуло в голове у Полипова. Сердце его билось гулко, а дрожь в ногах стала утихать.
Лахновский со свистом втянул табак в ноздри, хотел чихнуть, закрыл было уже глаза в блаженстве, но словно передумал, зло поглядел на Полипова и стал прятать в карман табакерку. Покончив с этим, застыл в прежней позе.
Посидев так с минуту, по-старчески вздохнул:
— Да и я, Пётр Петрович, теперь вижу, что не годишься. Потому и отпускаю тебя с миром. Живи, сколько бог пошлёт, и помогай нам, как прежде.
На лице Полипова отразилось недоумение.
— А я тебе одним примером это поясню, — усмехнулся Лахновский. — Вот ты насмерть затоптал несколько коммунистических фанатиков… как их? Засухин, кажется, фамилия одного. А других — забыл, давно Полина Сергеевна мне писала. Да не в фамилиях дело. Разве это не помощь? Сколько бы они вредных для нас дел наделали?!
Этот дряхлый Лахновский, этот старик говорил возмутительные вещи, против которых вдруг запротестовало всё существо Полипова, а в голове его заметалось: да, с одной стороны, так, он их… с помощью Алейникова… Знает ли этот проклятый Лахновский про Алейникова? Знает, конечно, разве Полина не написала? Но с другой стороны, всё это намного сложнее. С другой-то стороны — при чём тут он? Алейников это! Ну да, при его, Полипова, желании, можно сказать даже — с его помощью. Но этого никто и никогда не докажет. Такое уж время. Вон Кружилин, даже Субботин — и те не осмелились бросить ему такое обвинение. А этот Лахновский… Наглец! Какой наглец!
Пётр Петрович Полипов, кажется, забыл, где он находится, и, возмущённый, поднялся было, чтобы возразить ему. Но тут же напоролся на острые, неподвижные зрачки Лахновского, мысли, беспорядочно толкущиеся в мозгу, сразу исчезли. И он, вскочив, нелепо стоял, безмолвный, одной рукой опираясь о стол, другой о спинку стула.
— Ну, оправдываться хочешь? — выждав, проговорил Лахновский. — Говори. А я послушаю.
Но говорить Полипову было нечего, оправдываться, собственно, не перед кем и ни к чему. Постояв, он медленно и тяжко осел, стул под ним заскрипел.
— Вот, видишь… — На изношенном лице Лахновского проступило что-то живое. — Как говорится у нас, у русских, против фактов не попрёшь.
— Вы… вы не русский. Нет! — неожиданно для самого себя, желая в чём-то возразить Лахновскому, бросил Полипов.
Прикрыв было сморщенные веки, Лахновский быстро вскинул их, посмотрел на Полипова с недоумением. И промолвил с грустной усмешкой:
— А вы, Пётр Петрович?
Полипов хотел ответить утвердительно. Но не ответил, только снова, второй раз за сегодняшний вечер, вспомнил, как он когда-то бросал в лицо жене наполненные злобой и яростью слова, что он русский и ему ненавистна даже сама мысль, что русскую землю топчут иноземцы, что немцам никогда не победить России. И ещё вспомнил, как Полина, слушая его, сперва насмешливо улыбалась, а потом, кажется, на лице её появилось недоумение, какое-то беспокойство.
Полипов ничего не сказал, а Лахновский и не требовал ответа на свой вопрос, он, кажется, тут же забыл о нём. Он, по-прежнему сложив обе руки на трость, сидел неподвижно и смотрел в сторону, на закрытое, кажется, ставнями окно и занавешенное изнутри тяжёлой шторой. Потом неглубоко вздохнул и произнёс:
— Стар я, Пётр Петрович… Вот что жалко. Умру скоро. Не увижу нашей победы.
— Какой? Немецкой?
Лахновский дёрнул веками, полоснул глазами Полипова.
— Нет… Гитлер — он дурак. Ах, боже мой, какой он идиот!
— Любопытно, — уронил Полипов, сдержанно усмехнувшись. — Объясните уж тогда, почему он…
Слова «дурак» и «идиот» Полипов произнести не решился.
— Что же… я объясню, — после непродолжительного молчания сказал Лахновский. — До июня сорок первого года это была самая могущественная сила в мире, способная перекроить мир. Страны падали перед ним, как трава под косой. Вся Европа стояла на коленях. Вся. Только Англия… Вы хорошо помните те события?
— Как же… газеты читал, — неопределённо ответил Полипов.
— Ага, — кивнул белой головой Лахновский. — Тогда знаете, что такое Дюнкерк. И вот представьте — по-моему, это не трудно представить, — что бы произошло, если бы тогда, в сороковом году, после разгрома французов и бегства англичан, Гитлер переправил бы свои дивизии через Ла-Манш и напал на Англию? Что, а? Сколько бы продержались англичане? Неделю? Две? Ну?
— Не знаю, — сказал Полипов.
— «Не знаю»… — буркнул недовольно Лахновский. — Очень бы недолго. Очень бы скоро немцы вошли в Лондон, как они входили в столицы всех европейских государств. Не было силы, которая могла их остановить. Не было, понимаете?! — визгливо вскрикнул он.
— Д-да… пожалуй.
Лахновский будто удовлетворился этими словами, успокоился, только часто и торопливо дышал. Но потом и дыхание его стало ровнее и тише.
— Ну… вот. А теперь и подумайте. Сейчас Англия и Америка — союзники России. Второй фронт они не открывают, и я не знаю, откроют ли! Никто пока этого не знает. Но они — союзники России, помогают ей вооружением, продовольствием… не знаю, чем ещё. Подумайте, говорю, с кем была бы сейчас Америка, эта могущественная страна, если бы Англия была под властью Гитлера, воевала на его стороне. А, с кем? Не с Гитлером?
— Да, да, возможно… — Полипов вытер опять вдруг выступившую на лбу испарину. — Вполне возможно. Потому что… всё это логично вы…
Лахновский ждал этих слов напряжённо, как ждёт подсудимый приговора, и, чтобы лучше расслышать, даже вытянул в сторону Полипова длинную, жилистую шею.
— Именно, — произнёс он удовлетворённо. — Именно логично. Америка неизбежно была бы на стороне Германии. И тогда бы… А теперь…
Лахновский низко уронил голову, коснулся лбом сложенных на трости рук и так застыл.
По-прежнему стояла глухая, гнетущая тишина. Над столом висела фарфоровая керосиновая лампа с абажуром, было слышно, как потрескивал за стеклом язычок пламени. «В лампе, видимо, не керосин, а бензин», — подумал Полипов.
— Невероятно, непостижимо… — простонал Лахновский, отрывая голову от сложенных на трости рук. — Как же мог Гитлер, опытный политик, так чудовищно просчитаться? А? Отвечайте!
— Я вам Гитлер, что ли? — обозлённо сказал Полипов, — Как он мог? Он, видимо, боялся, что ещё год-два — и Советский Союз станет ему не по зубам…
Произнеся всё это, особенно слова «не по зубам», Полипов несколько смутился, даже испугался. «Чёрт его знает… оскорбится ещё, проклятый старик», — мелькнуло у него. Но Лахновский лишь бросил коротко:
— Ну?
— Вы же знаете… Мы стремительно развивали индустрию, оборонную промышленность. Гитлер же это понимал.
— Да, может быть. Может быть… — Лахновский вздохнул теперь глубоко. — Ну и что? Пусть год, пусть два… Зато вся мощь Англии и Америки была бы в распоряжении Гитлера. Теперь же, после Сталинграда… И сейчас вот на курском направлении началось. Скоро нам из этого Шестокова придётся, видимо, убираться. Вон партизаны обнаглели — под самой деревней шныряют. Бергера убили… Он, видимо, нужен был им живым. И я им нужен живым. Да, теперь жди нападения на самое Шестоково. Вот такие дела, такие дела, Пётр Петрович…
Лахновский вдруг рывком выкинул из кресла своё тело, торопливо пошёл, тыкая тростью в ковры, к противоположной стене, будто намереваясь с ходу проломить её. Но у самой стены стремительно повернулся, пошёл, почти побежал назад.
— Вот такие дела, Пётр Петрович! — повторил он, останавливаясь возле кресла. — Нет, Гитлеру этой войны не выиграть. А это значит… это значит, что нам не выиграть вообще… в этом веке.
Помолчав, послушал зачем-то тишину. И в этой полнейшей тишине ещё раз воскликнул:
— В этом веке!
Сел на старое место, нахохлился, будто его грубо и несправедливо обидели.
— Как это горько сознавать, Пётр Петрович! Как горько умирать с этой мыслью!
Полипов, изумлённый, ничего не мог сказать. Да Лахновский и не требовал этого.
За дверью, закрытой портьерой, послышался шум, какой-то скрип, напомнивший, что жизнь где-то там ещё не кончилась, ещё продолжается, жуткая и непонятная. Полипов повернул к двери голову. Портьера колыхнулась, и появился Кузин-Валентик в той же форме подполковника советских войск.
— Герр штандартенфюрер… — начал было он, но Лахновский досадливо махнул рукой:
— Сейчас. Подождите там…
Полипов понял, что этот тип явился в связи с его дальнейшей судьбой, распоряжение о которой скоро последует. «Какова она теперь будет? И чем всё кончится?» — думал он, чувствуя подступившую к горлу тошноту.
— Да, плохи дела у немцев, коль они решились на крайности… на физическое устранение кого-то из советского руководства. Может быть, самого главного руководителя… — произнёс Лахновский.
Губы Полипова побелели и сами собой открылись.
— Не может быть… Не может…
— Ну, всё может быть. Я, впрочем, не утверждаю. Так, догадки. Да не трясись! Твоя кандидатура, к счастью для тебя, отпала… в связи с гибелью Бергера. — Он насмешливо оглядел Полипова, который в своей грязной гимнастёрке с помятыми погонами был жалок и непригляден. — Да если б и не отпала, не прошла бы. Вон какие молодцы имеются, — кивнул он за дверь, куда вышел Валентик. — Такие пойдут на всё. На всё!
Последние слова он вытолкнул из себя с трудом, багровея от накатившего вдруг приступа удушья. Затем, дёргая истёртой, морщинистой шеей, долго кашлял, прикладывая ко рту выхваченный из кармана платок.
Не переставая кашлять, он вынул из другого кармана тёмный пузырёк, высыпал из него на трясущуюся ладонь две или три пилюли, торопливо бросил их в рот.
Кашлять он продолжал и после того, как проглотил пилюли, но уже тише и реже и наконец перестал совсем. Вытер платком слезящиеся глаза.
— Уф! — вздохнул он облегчённо, спрятал платок. — Хороши пилюльки. Без них бы… По части химии немцы молодцы.
«Верно: газовые камеры придумали, душегубки всякие…» — подумал Полипов, но вслух не произнёс.