В жестоких корчах и муках, проклиная Кронидов, умерли перед входом в пещеру на Малее на глазах Хирона-врачевателя оба кентавра, раненные стрелами Геракла. Ничем не мог им помочь врачеватель. Даже амброзийный эликсир, мгновенно исцеляющий бессмертное тело, не облегчил мучения смертных членов, терзаемых ядом.
Сокрушенно смотрел врачеватель на чудовищное уродство, сменившее чудо красоты человека-коня. Века смеялось это чудо жизни, так дико и радостно,
как смеется у моря, сверкая на солнце, глыба скалы под ударом гремящего вала. Черной взбухшей тушей зверья лежали кентавры, изъязвленные страшнее, чем тела титанов под жгутами молний Кронида. Будто незримые черви пожирали их заживо. И не мог врачеватель Хирон, вкусивший все корни познания, не дознаться тайны смертоносных стрел.
Осторожно вынул он обе стрелы из трупов и удивился, что от столь маленькой раны гибнет столь большая и могучая жизнь кентавра, и, держа обе эти стрелы на ладони, проницательно вглядывался в их тонкие жала. Малы эти стрелы для мощи Геракла. Пелионский ясень мал для него, а не то что эта забава. И проник глаз прозрителя Хирона в тайну страшного жала, пропитанного ядом гидры. Кто же подсказал сыну Зевса мысль омочить стрелы в яде Лернейской Гидры? Кто послал его на подвиг против Гидры? Кто призвал его истребить титанов? Лютость зародила в Гидре яд. Кто же вызвал эту лютость к жизни?
Все постиг учитель полубогов-героев. И поднял Хирон, сын Крона, глаза к небу Кронидов, позабыв на мгновение о грозных стрелах на ладони. Смотрит в небо, а рука его над землею. Чуть скосилась ладонь, и одна стрела соскользнула невольно с ладони наземь. Передвинулось слегка копыто, наступило на стрелу, и царапнула чуть-чуть стрела межкопытье, там, где у коня живое мясо.
Века вдыхало тело Хирона амброзию. Не было оно создано для тления. И мысль в этом теле титана не только прочла волшебные письмена дождя, но открыт ей был и язык лучей. Все, что твердо, текуче, воздушно, лучисто, все познала она в мире живой жизни: знала все целебные травы, и соки, и камни. Но вскормила Гидру, дочь Змеедевы Ехидны, пещера над тартаром в мире мертвой жизни, и тартара мертвая вода пропитала кровь Гидры и затаилась в ней ядом:
и ни боги, ни титаны, ни смертные не могли обезвредить ее яд. Черным огнем вспыхивал он в живом теле, смертном и бессмертном, и пожирал это живое тело.
Разъедая и взрываясь пузырями, кипел этот черный огонь в каждой капле живой
жизни тела, словно в тысяче крохотных котлов. Мгновенно вскипел черным огнем и яд, проникший из жала стрелы в царапину на конской ноге бессмертного тела Хирона. Поднял Хирон оцарапавшую его стрелу, но уже мысль врачевателя постигла страшную казнь, предназначенную ему Кронидами за то, что он, сын Крона, остался титаном и богом-властителем не стал.
Понял мудрый кентавр и невольную вину Геракла, и его безумие Истребителя -- он, последний древний кентавр на земле. Сбегались на Малею к нему, страдающему, нимфы Малеи и Фолои. Росяницы омывали ему багровую рану на ноге чистыми слезами утра. Луговые нимфы умащали его тело нектаром цветов. Дриады поили его соком самых глубоких корней от исполинов-дерев. Ореады приносили ему с горных вершин самый легкий воздух, прикрыв его у груди чашей ладоней. Мириады лучей проникали к нему в пещеру и целовали ресницами глаз его кожу, лицо и руки. Малые облачка соскальзывали к нему с небосвода и стирали лазоревыми губками черную пену, выступавшую из пузырей на конском туловище. Орел принес ему огненный цветок Прометея, выросший у подножия скалы Кавказа из крови Провидца. Но и чудный цветок не помог, ибо вырос он в мире живой жизни.
Хирон не стонал. Только крик от неумолкаемой боли стоял в его больших глазах титана; и так глубок был этот титанов крик, что из камней пещеры капали слезы.
И пришла из дальнего зеленого табуна Магнезийская кобылица, у которой на спине сидели пчелы на сотах, и подставила Хирону свое вымя. Сказала:
-- Я -- от Липы-Филюры. В молоке моем сила Крона. Выпей, Хирон. На мне пчелы с медом от цветков Липы. Вкуси, Хирон, материнский мед. И опустились к губам Хирона пчелы. Но отстранил и пчел, и кобылицу движением руки Хирон.
Сказал:
-- Вернись к океаниде Филюре. Не поможет Хирону даже мать. Пусть обратно поплывет она океанидой к древнему титану Океану. Пусть расскажет ему
о титане, сыне Крона, сохранившем древнюю правду.
И вползла к нему большая змея с яйцом во рту. Положила яйцо перед Хироном, и услышал он голос титаниды:
-- Хирон, Каллироэ я, океанида, мать Чудодевы Ехидны. Змеедевой стала Чудодева. Родила она чудо-Гидру. Но похитили Крониды ее дочь. Стала Гидра чудовищем
Лерны. Ядом тартара были напоены ее зубы. Не богов она сразила, а тебя. От титановой крови терпишь ты, титан, эту муку. Вот мое яйцо. В нем змееныш.
Проглоти это яйцо, Хирон, и змееныш выпьет в твоем теле змеиный яд. Сам
погибнет, но спасет тебя от муки. Я -- виновная мать порождений. От меня твоя пытка на веки. Одно дитя тебя отравило, другое теперь исцелит. Сказал змее-титаниде Хирон:
-- Не глотает Хирон титановой крови. Пусть живет змееныш. Твоя материнская жертва напрасна.
Тогда заплакала змея-мать. А ведь еще никогда на земле не плакали змеи. Смешались ее змеиные слезы со слезами камней пещеры, и родился там змеиный
источник, исцеляющий смертных от скорби по утраченным детям. Пришел к Хирону старый Силен. Притащил с собою бурдюк с вином.
Сказал:
-- Выпьем, Хирон. Вино -- исцелитель печалей. В вине старая жизнь обновляется. Утолит оно твою боль. Я пришел к тебе с моим другом. Вот бурдюк. Подружись с ним и ты. Или сам я от печали по тебе стану вином. -- Пей один,-- ответил Хирон.-- Мысль титана пьянее вина, но и она не дает мне забвения. Нет вина забвения для Хирона.
Тогда оттащил свой бурдюк Силен чуть в сторону, сел и стал молча пить, бормоча лесные слова. А затем вынул сюрингу, приложил ее к губам и так заиграл, будто он играл на струнах мира.
Так впервые играл старый Силен. И заслушались его земля и небо, и леса и горы, и ручьи, и боги на небе. И заслушалась его на мгновение злая боль в теле титана.
Впервые передохнул Хирон от страдания и сказал с благодарностью старому
Силену:
-- Вот моя последняя радость. Пьяный друг, ты дал мне то, что не могут мне дать ни земля, ни небо, ни боги. Будь же славен вовеки. Силен-музыкант! Увидя пьянчугу-горемыку, вспомнят тебя и пожалеют всех пьяных от горя на земле.
Прижал Силен сюрингу к сердцу, положил голову на пустой бурдюк и уснул
Вернулась боль к Хирону, стала злее оттого, что заслушалась музыки. И, страдая, поднял Хирон глаза к небу.
Теперь часто над горой Малеей стояло недвижно в небе сверканье, хотя солнечные кони были уже за горами. Знал Хирон: это боги Крониды, укрываясь за завесой лучей, смотрят на великую муку Хирона. Ведь и он, Хирон, сын Крона. Не нарушил изгнанник своей клятвы: не вступил с богами в битву. Слышали Крониды его упрек и грозное предвещание. И хотя богам неведомо смущение, все же не открывали они своих лиц перед страдающим титаном. И смотрели на него в молчании из-за завесы лучей. Впервые боги не посмели.
